Ощущаю на своей голове ладонь Паука, вижу его налитый кровью член. Он касается моих губ, пихается мне в рот. И я беру его, обхватываю губами, скольжу языком по головке и начинаю сосать. Я никогда прежде этого не делал, Паук не заставлял, не принуждал к этому, и в здравом уме я бы никогда…
Но сладость, липкая, жгучая сладость, заполнившая меня до краёв, дурманит разум, требует подчинения и в конце концов захлёстывает меня, накрывает, потопляет, на мгновение вынося из реальности.
Но мгновения заканчиваются, и реальность обступает со всех сторон.
Я полулежу на подушках, у самых моих губ — влажный член, в заднице — вибратор, а живот перепачкан в собственной сперме. Я кончил. Кончил от этого изврата.
Хочется выть. В голос.
— Умничка, малыш, — шепчет Паук и гладит меня по голове.
— Почему? — хриплю я, не надеясь на ответ. — Почему я? Почему ты выбрал меня?
— Почему тебя?
Паук наклоняется ко мне, вынимает вибратор, разрывает скотч, с лёгкостью берёт меня на руки. Усевшись на кровать, он прижимает меня спиной к себе, опускает на колени, подставляет к дырочке головку, пихается в меня. А я насаживаюсь, выгибаюсь, снова ощущая внутри сладкую пульсацию.
— Посмотри, — шепчет на ухо Паук и поворачивает моё лицо.
Я вижу зеркало, а в зеркале нас: здорового, плечистого Паука в обтягивающем красно-синем костюме, и себя, полностью обнажённого, с бесстыдно раздвинутыми ногами и с членом в заднице.
— Посмотри на себя…
Я не хочу смотреть, но смотрю и вижу, как его руки гуляют по моему телу, гладят, ласкают, и тело вздрагивает от этих ласк. Я чувствую нарастающее возбуждение, приятную сладость, что вновь растекается во мне.
— Малыш, ты невероятно милый, — шепчет Паук. — Такой милый, что тебя не хочется отпускать, хочется играть с тобой вечно. Ты сам виноват в том, что так чертовски мил…
Паук шепчет мне на ухо что-то ещё, а я выгибаюсь от его прикосновений, тихо постанываю от его толчков.
Я попал в его паутину, и мне не выбраться уже.
========== 4. Сэичи: Жажда ==========
Тогда, у родителей, Паук имел меня всю ночь, трахал до рассвета. Я отрубился только под утро. Следующую ночь я ждал с ужасом и содроганием, но Паук не пришёл. Он не появился и на вторую ночь, и на третью. И вот прошло уже почти две недели, а он так и не появился.
Сначала я не мог поверить. Неужели всё? Неужели я ему надоел? И он отпустил меня. Совсем. Навсегда. Это значит, я свободен? Конец мучениям и унижению? И я могу вернуться в нормальную жизнь?
По всему выходило, что так. Только вот в прежнюю весёлую и раздолбайскую жизнь у меня окунуться не получалось. Я не мог влиться в старую компанию, не мог в неё вписаться. Я пробовал. Я честно пробовал, но чувствовал себя лишним, неуместным, и отключиться от мыслей мне по-прежнему помогали книги.
Только в одном они мне не помогали.
Поначалу я не обращал внимания. Потом старался не обращать. Но к началу второй недели свободной жизни уже не мог отрицать: я хочу секса. Того дикого, извращённого секса. Паук изменил меня, искорёжил, изуродовал, и просто дрочки мне мало. Мне нужно, чтобы кто-то имел меня в задницу. Мне нужно это! Нужно! Это похоже на жажду. На чёртову жажду, которую я не могу утолить…
Сейчас я лежу на кровати и держу в руках фаллоимитатор. Тот самый, которым Паук в последний свой визит забавлялся со мной. Он запихал его в мою сумку, я обнаружил его только пару дней спустя, хотел с психа тут же выбросить, но такую вещь не выбросишь незаметно, поэтому запрятал в шкаф дожидаться подходящего момента. А потом забыл про него.
Ну вот, кажется, и дождался «подходящего момента».
Медленно выдыхаю и, зачем-то прикрыв глаза, скольжу рукой по животу, стягиваю с себя штаны, затем бельё. Касаюсь пальцами головки члена, играюсь с ней, потом скольжу пальцами по стволу, ласкаю, глажу и ощущаю, как начинает приятно ныть там, глубоко в дырочке. Зачерпнув смазки, аккуратно пихаю туда один палец. Никогда не растягивал себя, но это нужно. Нужно, потому что прошло уже много времени после последнего секса.
Я грёбаный извращенец, но ничего не могу с этим поделать. Тело требует. Моё тело требует этого…
Пропихиваю палец всё глубже и глубже, ловя остро-приятные ощущения, и уже подставляю второй, но звук открывающейся двери примораживает меня к кровати. Уши перекрывает ватная тишина, я слышу, как гулко и отчаянно бьётся в грудной клетке сердце. Бьётся, желая выпрыгнуть и остановить этот кошмар.
Ведь в дверях стоит Кэтсуо. Мой совершенный, идеальный брат. Стоит и смотрит на меня. На мой позор, на моё извращение! Смотрит!
— Сэичи… — слышу голос Кэтсуо, и тишина, что заполнила голову, взрывается.
Я больше ничего не слышу, кроме своих мыслей.
Это конец. Конец! Коне-ец!!!
Одним рывком натягиваю штаны, скатываюсь с кровати, вскакиваю и бегу к двери.
Проскочить. Мне нужно проскочить, чтобы Кэтсуо не успел схватить, остановить. Я не могу смотреть ему в глаза. Поэтому — проскочить!
И у меня почти получается.
Почти.
Сильные руки сгребают меня, прижимают к такому же сильному телу.
— Сэичи, тише. Успокойся. Всё в порядке, Сэичи…
Шёпот Кэтсуо пробивает панический шум в ушах, и я перестаю брыкаться, вырываться.
— Сэичи, глупыш, ты думал, что, узнав о тебе такое, я изменю к тебе отношение? Начну косо смотреть? Насмехаться? Презирать? Глупый братик, у меня нет таких предрассудков. Если хочешь знать, то я сам гомосексуал. Я сам такой же…
Не могу в это поверить. У меня не укладывается в голове, что этот человек так просто примет такого меня! Не укладывается. Но его слова, его голос, его успокаивающие поглаживания действуют волшебным образом. Меня пробивает мелкая дрожь, я цепляюсь руками за рубашку Кэтсуо, и всё то, что держал в себе эти полтора месяца, всё, что скрывал и утаивал, всё, чего панически боялся, — всё это я просто выплёскиваю на Кэтсуо.
Давясь слезами, рассказываю о Пауке, о шантаже, о его постоянных визитах, о животном трахе, о всех извращениях, которые он со мной творил, о своих страхах, об унижении, о том, что сейчас я уже не могу без этого грязного секса. Я рассказываю обо всём. Меня как будто бы прорвало, и теперь все откровения вырываются наружу. Меня несёт. А Кэтсуо гладит по спине и прижимает к себе. Сильный, надёжный, добрый. И я успокаиваюсь. С каждым сказанным словом, с каждым сделанным выдохом, с каждым ударом сердца я успокаиваюсь.
Почему? Почему я не сделал этого раньше? Почему не пришёл к нему ещё тогда, после первого визита Паука? Почему молчал? Идиот!
Кэтсуо всё понял, он всё принял, он успокаивает меня. Он бы придумал, как остановить извращенца. Он бы помог мне.
— Всё хорошо, Сэичи. Теперь всё будет хорошо…
Я обнаруживаю, что сижу на кровати, прижавшись к Кэтсуо.
— Если этот ублюдок не появляется уже две недели, то, скорее всего, он потерял к тебе интерес или его поймали, — тихо, успокаивающе говорит брат.
— Это возможно? — почти беззвучно спрашиваю я.
— Возможно, — уверенно кивает он. — А если и не так, ты теперь не один. Нас двое. Я буду защищать и охранять тебя всегда. Сделаю всё, о чём ты попросишь.
При этих словах Кэтсуо сильнее прижимает меня к себе. Я понимаю, что он совсем не то имеет в виду, но грязные мысли возникают сами по себе. Он сказал, что гомосексуал, то есть он любит мужчин и занимается сексом только с мужчинами, и, может, он согласится…
Нет. Нет! О чём я думаю? Как я могу о таком просить? Я не должен даже мысли допускать!
— Спасибо, Кэтсуо, — шепчу я. — Спасибо тебе… Я идиот, что не рассказал тебе обо всём раньше, что не обратился за помощью. Я правда думал, что ты не поймёшь, отвернёшься… Я глупый…
— Ты не глупый, ты просто был напуган, ослеплён страхом. Но я бы никогда не отвернулся. И даже не потому, что мы теперь названные братья, а потому, что всё это время я смотрел на тебя.
Смотрел? Он говорит, «смотрел»? Это же то самое «смотрел»? Я же правильно понимаю. То есть я…