Опершисьнаразбитыйсамолет,перед
волнистой грядой дюн, перед этим убегающим горизонтом он стерег свою любовь,
как пастух...
- И вот что я нахожу!
Однажды Бернис написал мне:
"...Не стану рассказывать тебе о моем возвращении:яв?своеммире,
когда мне откликаются чувством на чувство. Но никто неоткликнулся.Ябыл
похож на того паломника, который добрел до стен Иерусалима сопозданиемна
одну минуту. Его порыв и вера угасли - и он уперся в немую стену. Этот город
вокруг как стена. Мне хочется снова уехать. Помнишьнашпервыйвылет?Мы
летели вместе, Мурсия, Гренада выглядели безделушками в витринах, и, так как
мы там не останавливались, они безвозвратноуходиливпрошлое.Памятники
минувших веков. Живым был только несмолкаемый гул мотора,иподэтотгул
безмолвно, как фильм, развертывался пейзаж. Иещехолод-мылетелина
большой высоте; города казались скованными льдом. Помнишь?
Я. сохранил твои записочки, которые ты мне передавал:
"Следизаэтимстраннымдребезжаньем...Еслионоусилится,не
углубляйся в ущелье".
Через двачаса,надГибралтаром:"ДоберисьдоТарифы:тамлегче
пересекать".
В Танжере: "Не планируй слишком полого: аэродром скользкий".
Какпросто.Ностакимисоветамизавоевываешьмир.Япостигал
стратегию, всесильную благодаря этим краткимприказам.Танжер,маленький,
ничем не замечательный городишко, был моей первой победой. Ты понимаешь, это
был мой первый трофей. Ну да.Яприцеливалсякнему,сначалаиздалека.
Потом, по мереснижения,подомнойраспускалисьполя,цветы,дома.Я
пробуждал к жизни и откапывал город. И вдруг чудесное открытие:впятистах
метрах подо мной пашущий землю араб,которогояпостепеннопритягивалк
себе,изкоторогоделалчеловекасвоегомасштаба,которыйивпрямь
становился моей военной добычей, моим созданием, моейигрушкой.Ябралв
плен заложника, и отныне Африка принадлежала мне.
Через две минуты, стоявтраве,ябылюным,словноспустилсяна
какую-то звезду, где заново начиналась жизнь. И вэтомновомклимате,на
этой почве, под этим небом я чувствовал себя молодым деревцем. Я потягивался
с дороги, одолеваемый чудесным голодом. И шагал широкими пружинящими шагами,
чтобы размяться после полета, ирадовался,чтосоединилсяссобственной
тенью, - вот что такое приземление.
А весна! Помнишь ли ту весну послеморосящихдождейвТулузе?Этот
совсем новый воздух, омывающий все вещи. И в каждой женщине своя тайна: свой
акцент, свой жест, свое молчание. И каждая манила и влекла. А потом, - ты же
знаешь меня, - я снова был охвачен горячкой отъезда,менясноватянулов
поиски чего-то, что я предчувствовал, но не понимал, потому чтоябылтем
искателем подземного родника, который, бредя сподрагивающейтростинкойв
руке, разыскивает по свету свое сокровище.