Так
уж и вы тоже согласитесь, что у меня, как я сказал, два рода обвинителей: одни -
обвинившие меня теперь, а другие - давнишние, о которых я сейчас говорил, и
признайте, что сначала я должен защищаться против давнишних, потому что и они
обвиняли меня перед вами раньше и гораздо больше, чем теперешние. Хорошо.
Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в малое время
опровергнуть клевету, которая уже много времени держится между вами. Желал бы я,
разумеется, чтобы так оно и случилось и чтобы защита моя была успешной, конечно,
если это к лучшему и для вас, и для меня. Только я думаю, что это трудно, и для
меня вовсе не тайна, какое это предприятие. Ну да уж относительно этого пусть
будет, как угодно богу , а закон следует исполнять и защищаться.
Припомним же сначала, в чем состоит обвинение, от которого пошла обо мне дурная
молва, полагаясь на которую Мелет и подал на меня жалобу. Хорошо. В каких именно
выражениях клеветали на меня клеветники? Следует привести их показание, как
показание настоящих обвинителей: Сократ преступает закон, тщетно испытуя то, что
под землею, и то, что в небесах, с выдавая ложь за правду и других научая тому
же. Вот в каком роде это обвинение. Вы и сами видели в комедии Аристофана, как
какой-то Сократ болтается там в корзинке, говоря, что он гуляет по воздуху, и
несет еще много разного вздору, в котором я ничего не смыслю. Говорю я это не в
укор подобной науке и тому, кто достиг мудрости в подобных вещах (недоставало,
чтобы Мелет обвинил меня еще и в этом!), а только ведь это, о мужи афиняне,
нисколько меня не касается. А в свидетели этого призываю большинство из вас
самих и требую, чтобы это дело обсудили между собою все те, кто когда-либо меня
слышал; ведь из вас много таких. Спросите же друг у друга, слышал ли кто из вас
когда-либо, чтобы я хоть сколько-нибудь рассуждал о подобных вещах, и тогда вы
узнаете, что настолько же справедливо и все остальное, что обо мне говорят.
А если еще кроме всего подобного вы слышали от в кого-нибудь, что я берусь
воспитывать людей и зарабатываю этим деньги, то и это неправда; хотя мне
кажется, что и это дело хорошее, если кто способен воспитывать людей, как,
например, леонтинец Горгий, кеосец Продик, элидец Гиппий . Все они, о мужи,
разъезжают по городам и убеждают юношей, которые могут даром пользоваться
наставлениями любого из своих сограждан, оставлять своих и поступать к ним в
ученики, платя им деньги, да еще с благодарностью. А вот и еще, как я узнал,
проживает здесь один ученый муж с Пароса. Встретился мне на дороге человек,
который переплатил софистам денег больше, чем все остальные вместе, - Каллий,
сын Гиппоника; я и говорю ему (а у него двое сыновей): "Каллий! Если бы твои
сыновья родились жеребятами или бычками, то нам следовало бы нанять для них
воспитателя, который бы усовершенствовал присущую им породу, и человек этот был
бы из наездников или земледельцев; ну а теперь, раз они люди, кого думаешь взять
для них в воспитатели? Кто бы это мог быть знатоком подобной доблести,
человеческой или гражданской? Полагаю, ты об этом подумал, приобретя сыновей?
Есть ли таковой, спрашиваю, или нет?" "Конечно, - отвечает он, - есть". "Кто же
это? - спрашиваю я. Откуда он и сколько берет за обучение?" "Эвен, - отвечает
он, - с Пароса, берет по пяти мин , Сократ". И благословил я этого Эвена, если
правда, что он обладает таким искусством и так недорого берет за с обучение. Я
бы и сам чванился и гордился, если бы был искусен в этом деле; только ведь я в
этом не искусен, о мужи афиняне!
Может быть, кто-нибудь из вас возразит: "Однако, Сократ, чем же ты занимаешься?
Откуда на тебя эти клеветы? В самом деле, если бы сам ты не занимался чем-нибудь
особенным, то и не говорили бы о тебе так много.