Мало-помалу я становился пассивным
слушателем острот капитана, изречений старшего помощника, болтовни механика и поддакиваний двух младших помощников. Но моряки выказывали такое
презрение ко мне и им было так неприятно мое общество, что они не позволяли мне просто стушеваться: они измышляли всяческие сарказмы, намеки и
шпильки, которые меня задевали и ставили в тупик. Так, механик изобрел остроумное оскорбление. Вначале он называл меня "мистер", потом ускорил
темп речи, стал проглатывать второй слог и обращался ко мне просто: "мисс"! Капитан в веселые минуты, обычно в конце обеда, принимался
рассказывать грязные анекдоты, которые он откровенно смаковал, а молодые люди встречали с подобострастным восторгом.
Старший же помощник словно окаменел и не выказывал ни одобрения, ни недовольства.
- Боюсь, что мы шокируем вас, мисс Блетсуорси, - говорил механик после каждого анекдота.
Но как-то раз мне удалось отпарировать удар.
- Ничуть, - ответил я на очередной выпад механика. - Я знаю одного грязного старого пакостника в пивной Оксфорда, так он дал бы капитану
сто очков вперед по этой части!
Это заставило их умолкнуть.
- Трудно поверить! - произнес с опозданием штурман, словно делая пробный промер лотом.
- Этот старик знал целую кучу похабных стишков, - сказал я. - Вот это так были стихи!
Кое-что я в свое время действительно слышал и теперь продекламировал стишок-другой, из самых забористых. Никто не посмел засмеяться, а
капитан бросил на меня уничтожающий взгляд.
- Не ожидал я этого от вас, мисс! - с укором проговорил механик.
И тут капитан нанес мне сокрушительный удар.
- Если вы не можете вести себя за столом прилично, мисс Блетсуорси, то вам придется обедать у себя в каюте! - брякнул он.
В первую минуту я растерялся.
- Я думал, что вы любите такие стишки, - пробормотал я, впервые за все время добавив почтительное "сэр", без которого не начинали речи мои
товарищи.
Капитан яростно хрюкнул.
Но после этого его тон значительно смягчился, а механик уже больше не пытался конфузить меня. Все же я чувствовал, что своим присутствием
вношу атмосферу вражды и недоверия и, пожалуй, даже неловкости. Между завтраком и обедом мне приходилось либо дуться в одиночестве, либо спать.
Стоило мне приблизиться к кому-нибудь из моих спутников, как он быстро сворачивал в сторону. Когда стояла хорошая погода и корабль шел
равномерным ходом, день казался бесконечным, медленно ползли часы за часами, дневной свет неприметно переходил в сумерки, и наконец наступала
нескончаемая ночь.
Часы на стене как будто засыпали и не думали просыпаться. Младшие помощники резались в карты, поочередно падали духом или приходили в
возбуждение. Механик запоем читал, а старший помощник пребывал в какой-то летаргии. Капитан почти не показывался.
Раз или два я брал книги у механика, который давал их мне неохотно, по одному томику, и не без ехидства напоминал, что необходимо аккуратно
обращаться с ними и вовремя отдавать. Он дал мне потрепанный том "Истории мира" Гельмгольца, где рассказывалось о татарских династиях и о Китае,
книгу "Как ездить на лыжах" и повествование Стэнли о том, как он разыскивал Левингстона, Сам же он сидел чуть ли не все время над книгой Керка
"Руководство по физиологии", пытался изучить строение мозга по описаниям и таблицам, многого не понимал и приходил от этого в дурное настроение.