Он налил Клаве молока, будто она не девочка, а подобранный на улице котенок, и дал бублик. Клава ела, не помыв рук. Саквояжик лежал у нее на коленях.
- Побудь здесь, я скоро приду. Никому не отворяй, - сказал он Клаве, когда та кончила есть. И ушел.
Оставшись одна, Клава некоторое время молча сидела за столом. Стрелять перестали, и установилась тревожная тишина. В этой тишине по улицам, наверное, движутся красные, Клава могла себе представить их существами, мало похожими на людей, или, точнее, бывшими некогда людьми. Она совершенно не могла понять откуда они взялись, ведь раньше их не было, нигде и никогда. Откуда они пришли? Хотя Клава не боялась крови и даже боль чувствовала как-то странно приглушенно, например, когда кололась иголкой или когда однажды порезалась ножиком для заточки карандашей, в ней постоянно жил страх перед этим незнакомым, главная, жизненная часть чего находится вовсе не здесь, не на этом свете. Она даже отчетливо помнила, когда впервые почувствовала это в ювелирной лавке, куда зашла после занятий в гимназии с подругой Женей, "Евгенией", как называла ее Клавина мать, собственно, Женя и затащила Клаву в ювелирную лавку по дороге домой, сама Клава никогда не осмелилась бы без повода отворить тяжелую кожаную дверь возле витрины, где призрачно сверкали в солнечном свету кольца, цепочки, колье и диадемы, сам вид этой двери обозначал, что это место для взрослых, а не для двух маленьких гимназисток. Но Женя непременно хотела войти, и они вошли. Клава до сих пор не понимала, зачем Жене это было нужно. Как только они вошли, прозвенел мелодичный звоночек, и по лестнице спустился приказчик - небольшого роста господин лет сорока, в серебристом пенсне и модном коротком пиджачке, открывавшем темного цвета манишку, на господине были также дорогие брюки и тускло начищенные туфли, у кармана брюк висели на цепочке серебряные часы. Приказчик остановился у прилавка, глядя на юных посетительниц поверх своего серебристого пенсне.
- Что угодно, мадемуазель? - спросил он бархатным голосом, безошибочно обращаясь сразу к Жене.
- Мы хотели бы посмотреть... брошки, - ответила Женя, причем Клава сразу поняла, что еще мгновение назад она и не думала о брошках. Может быть, и приказчик это понял.
- Прошу-с, - как бы то ни было сказал он, указывая рукой на застекленный столик слева.
Гимназистки смущенно протопали туда. Под стеклом действительно лежали броши и еще заколки для волос. Клаве сразу бросилась в глаза одна заколка, сделанная под полированное красное дерево, и она стала смотреть на нее, ожидая, когда же Женя решит уйти. В лавке установилась тишина, приказчик не издавал ни звука, словно его и не было, похоже было, даже не дышал. И в этой тишине Женя вдруг коротко, но громко выпустила газы. От неожиданности Клава вздрогнула и покраснела до ушей, машинально скосив глаза в сторону подруги. Та бесстыже глядела на приказчика. Миндалевидные глаза Жени были странно расширены и блестели в лучах проходящего сквозь витрину солнечного света. Она не смеялась, нет, просто глядела на господина в пенсне, словно гордясь произведенным ею неприличным звуком. Клава не знала, куда деться от стыда и принялась смотреть в окно. И тут Женя снова выпустила газы. Она делала это намеренно резко и сильно, будто демонстрируя хорошую проходимость своей кишки, звук получался такой объемный, что Клаве казалось, она может определить размер отверстия в Жене, которое выпускало газы, и господин в пенсне тоже мог бы это определить. Затылок и лицо у Клавы покрылись холодным потом, по спине поползли мурашки. Господи, думала Клава, зачем она это делает? Как ей не стыдно, что же это с ней стало? Приказчик молчал. Клава не знала, какое выражение у него на лице. Ей стало страшно.