– Настоящий?
– Да.
Мальчик восхищённо уставился на цветок. Его глаза были точно такого же цвета, как и этот василёк и Чаки понял, что он должен принадлежать ему.
– Подари, а? – попросил он.
– А ты мне что?
– У меня пока ничего нет, – с грустью ответил Чаки, – но я обещаю, что…
Кляк махнул крылом, давая понять, что верит. Он осторожно вынул василёк из-под шапочки и протянул его Чаки:
– На!
– Спасибо, – ответил мальчик.
Как заворожённый он смотрел на маленькое чудо, лежащее на его ладонях. Цветок был маленький, почти крошечный и ничем не пах, но он был прекрасен. Это было самое прекрасное из всего, что мальчик когда-либо держал в руках.
– Спасибо, – ещё раз поблагодарил Чаки, пряча василёк за ухо. – Ну, как там город?
Пока он восхищался цветком, Кляк тщательно обыскивал пустые банки. Он переворачивал их лапкой и засовывал внутрь клюв, но все они были пусты. Да это было и неважно – Кляк не был голоден и в банки заглядывал из чувства любопытства. Вот такие они, птицы, любопытные.
– Город? – высунув клюв из очередной банки, переспросил Кляк. – Ничего, город – стоит. Но туда не попасть, нет, не попасть. Я чуть не спалил себе крылья, когда подлетел слишком близко! Но он красивый, очень красивый!
– Какой?
Кляк перевернул банку и уселся сверху.
– Сияющие башни, хрустальные статуи, зелёные сады, огромные прозрачные девушки, танцующие в темноте! – Кляк шмыгнул клювом. – Он прекрасен!
Он сунул голову под крыло и замер.
– Ты что, плачешь? – с тревогой спросил Чаки.
– Птицы не умеют плакать, мальчик, – услышал он за ухом.
Чаки вытащил цветок из-за уха.
– Это ты сказал?
– Я, – ответил василёк.
– Ты умеешь разговаривать?
– Ты же меня слышишь.
– Это невероятно! – прошептал Чаки. – Птицы не умеют плакать, цветы умеют разговаривать!
– В мире много удивительного, мальчик, – сказал цветок, – гораздо, гораздо больше, чем ты можешь себе представить.
Послышалась тихая, печальная музыка. Чаки повернулся к Кляку и увидел, что тот, вытащив из сумки маленькую арфу, медленно перебирает струны коготками. Глаза его были закрыты, птица предавалась ощущениям.
– Какая грустная музыка, – мальчик почувствовал, как его глаза наполняются слезами.
– Плачь, мальчик, – сказал василёк. – Некоторые вещи прекрасны лишь потому, что способны вызывать слёзы даже у самых очерствевших сердец.
Вокруг играющего Кляка закружились бабочки. Жёлтые, голубые, красные, прозрачные, как слеза, они бесшумно порхали под звуки печальной музыки как крошечные фонарики.
– Откуда они здесь? – спросил мальчик.
– Их манит прекрасное, – ответил цветок.
– Всегда?
– Всегда.
Время словно остановилось. Чаки, не дыша, смотрел на танец маленьких созданий, Мила и Карл спали, Кляк играл, костерок погас, и даже само небо словно замерло, наблюдая за ними. Наконец, арфа замолчала и всё стало прежним: послышалось ровное дыхание спящих, задул ветер, бабочки улетели, а по небу вновь поплыли облака.
– Спрячь меня обратно за ухо, – попросил василёк.
Чаки посмотрел на цветок и увидел, что рядом с ним сидит маленькая красная бабочка. Она расправила крылышки, улыбнулась мальчику, прикоснулась усиками к цветку и улетела.
– Что она здесь делала? – спросил Чаки.
– Мы с ней попрощались, – ответил василёк. – А теперь убери меня обратно.
Чаки двумя пальцами взял цветок за жилистый стебелёк и убрал за ухо.
– Спасибо, – услышал он тихий шёпот.
Кляк открыл усталые чёрные глаза, спрятал арфу, спрыгнул с банки и, ковыляя, подошёл к Чаки.
– Ты их видел? – спросил он мальчика.
– Да.
– Они иногда прилетают, когда я играю, – с грустью сказал Кляк, – но в последнее время всё реже и реже. Может, я играю не то, а может, я просто меняюсь.
– Стареешь?
– Нет, не в этом дело, – ответил Кляк и сел на кучу золы. – Я истлеваю, Чаки, истлеваю изнутри. Когда-то, когда я был моложе, чем ты сейчас, у меня была мечта.
– Попасть в город?
– Да, – кивнул Кляк. – И я стремился туда, а он опалял мне крылья. Много раз я возвращался сюда пешком, ждал, когда перья снова отрастут, и летел снова. А теперь, лишь почувствовав жар, я лечу обратно. Я вижу свою мечту, но больше не готов рисковать ради неё. Я не могу прикоснуться к ней, но раньше я хотя бы пытался это сделать. Мне иногда кажется, что для меня достаточно лишь смотреть на город и не больше.
– А может, он не стоит того, чтобы к нему стремится? – предположил Чаки.
Кляк отпрыгнул от него, как от ядовитой змеи.
– Не говори так! – крикнул он. – Никогда так не говори! Любая мечта стоит того, чтобы к ней стремиться!
– Но ведь некоторые мечтают о плохих вещах, – возразил Чаки.
– О плохих вещах нельзя мечтать, – успокоившись и сев, сказал Кляк, – их жаждут. Когда не получается добиться чего-то хорошего – тебе грустно, когда чего-то плохого – ты злишься. Вот и вся разница.
– Спасибо, что объяснил, – склонив лохматую голову, поблагодарил Чаки.
– Не за что, – попытался улыбнуться клювом Кляк. – Ну, я полетел!
Он запрыгнул на кучу мусора, взмахнул крыльями и взлетел, крикнув на прощание:
– Пока!
– Пока! – крикнул Чаки, совсем забыв, что Мила и Карл всё ещё спят.
Лёгкий порыв ветра донёс до мальчика пение Кляка:
– И волосы цвета солнца, и как изумруды глаза…
Словно молния пронзила сердце Чаки. Он бросился на мусорную кучу и побежал вслед улетающей птице.
– Стой! Стой!
Мальчик спотыкался, падал, вставал, а Кляк улетал всё дальше и дальше, пока не скрылся из вида.
– Стой…
Чаки опустился на колени и заплакал слезами тихой грусти.
– Теперь у тебя тоже есть мечта, – тихо сказал василёк.
– Да, теперь у меня есть мечта, – прошептал Чаки.
– Расскажи, а как у вас там, в городе?
– После семнадцати лет тебе доступны все удовольствия.
– Это как?
– Всё, что ты только можешь пожелать.
– Но это же здорово!
– Это печально. В этой вседозволенности нет свободы. Только наслаждения и ничего больше. Со временем это превращает нас в пустые сосуды, в которых нет души. Нам запрещено думать, стремится к чему-либо, мечтать… Нам запрещено даже любить.
– Подожди! А кто вам может запретить?
– Он следит за каждым нашим шагом, за каждым действием. Наверное, он следит даже за нашими мыслями.
– Кто? Кто?!!
– Киберро. Город.
Карл нашёл внука спящим на куче мусора. Он лежал, подложив руки под голову, и что-то шептал. Дед осторожно поднял его и отнёс к костру.
– Где он был? – спросила Мила.
– Я не знаю, где он был, – ответил старик, – и где он сейчас.
– Он ведь просто спит, – удивилась крыса.
– Нет, он не спит. Он где-то.
– Ты когда-нибудь слышал, как шелестят листья на ветру?
– На свалке нет деревьев.
– А в городе не бывает ветра.
Чаки открыл глаза и увидел Карла и Милу. Дедушка с крысой сидели напротив него, рядом лежали игральные карты, в которые они, по всей видимости, играли в ожидании его пробуждения. Мила явно выигрывала: рядом с ней лежала целая куча сушёных лягушачьих голов, в то время как у Карла оставалось всего две.
– Где ты бы? – спросил Карл.
– Я спал, – ответил Чаки.
Дед улыбнулся и показал свои карты Миле:
– Ты всё равно выиграла, так что забирай!
Довольная крыса взяла две последние головы и принялась складывать выигрыш в мешок, а Карл подошёл к Чаки и, погладив его по голове, сказал:
– Я знаю, что ты спал, ведь я сам нашёл тебя и принёс сюда. Ты что-то шептал во сне.
– Да, – признался мальчик, – я разговаривал с ней.
– С кем?
– Скажи ему, – тихо прошептал василёк.
– Я не знаю, как её зовут, – сказал Чаки, – я даже не видел её во сне. Мы словно лежали рядом на траве, мягкой, знаешь, такой мягкой и зелёной. Всё вокруг нас было залито сияющим солнечным светом, а мы лежали и разговаривали.
– О чём? – спросил Карл.
– О Киберро. О городе.
– Ничего себе! – присвистнула Мила. – И что же она тебе сказала?
– Он управляет ими.
– Кем?
– Теми, кто в нём живёт.
Мила замахала лапками и, смеясь, повалилась на спину.
– Ой, не смешите меня! – повизгивала она. – Как город может управлять кем-то? Это всё равно, что сказать, что нами управляет эта свалка, а грибниками правят грибы! Ой, уморил! Ой, уморил! Да, странные тебе сны снятся, Чаки!
Карл, заметив, как обиженно поджал губы Чаки, крикнул: