Всё, о чём я услышала в последующие пять дней, было невероятным. Не в том смысле, что я сомневалась в правдивости историй Поля. Нет-нет! Я скорее не могла поверить той трогательности и счастью, которыми изобиловали его рассказы. Ведь моё детство и молодость были прямо противоположными. С каждой новой историей мне становилось горько оттого, что я прожила совсем иную жизнь: менее захватывающую и менее таинственную. Взрослые моего детства были менее увлечёнными, со своими сложностями и недостатками. Несколько раз мне хотелось хорошенечко тряхнуть Поля со словами: «Так идеально не бывает! Не бывает такой любви и такого чуткого взаимопонимания между людьми!» Но каждый раз, встречая его добрые ясно-голубые глаза и наблюдая ту любовь, с которой он обнимает детей и целует жену, мои завистливые обвинения рушились.
Позже я много размышляла над тем, что произошло. При всей неоднозначности впечатлений от рассказов Поля я всё острее ощущала потребность снова встретиться с этим удивительным человеком и его семьёй. Мне хотелось ещё раз прикоснуться к его идеальному миру, как мне казалось, недостижимому в неидеальных условиях реальной жизни.
Поль оказался прав, его история была не просто интересной, она была пропитана тем особым любопытством, которым мы так редко пользуемся в обычной жизни. В обычной жизни, которую мы пробегаем насквозь, воспринимая действительность за часть повседневных декораций, не утруждая себя лишними вопросами и подавляя многие эмоции. Со временем я поняла, что каждому из нас нужен Поль – герой, возвращающий позабытое в детстве любопытство.
Стоит ли говорить, что именно мне удалось поставить точку в той первой для меня и последней для Поля тайне его детства. Но не оригинальность развязки побудила меня записать эту историю. А скромная надежда на то, что она поможет нам, научиться чувствовать и любить этот мир так, как это делал удивительный русский норвежец Поль.
2. Детский доктор
Молодое лето подпевало стрекочущим кузнечикам, жужжащим шмелям и чирикающим птицам. Ему вторили причудливые колокольчики, привязанные к широким балкам веранды дома Поля. Их язычки, обмотанные тонкой бумагой, слабо бились о маленькие купола, производя едва уловимый звон. Когда Ванька, на тот момент единственный друг Поля, впервые увидел необычные колокольчики, он решил, что те предназначены для отпугивания бездомных котов, облюбовавших уютный уличный диван. Но Ванька ошибся: дело было не в котах.
Когда-то колокольчики использовались по прямому назначению – много лет украшали шеи северных оленей. Отслужив свой срок в снежной Норвегии, они были привезены мамой Поля в Россию. Она повесила их на северо-западной стороне дома, той, что была повёрнута в сторону родины отца Поля. И теперь каждый раз, когда воздушный посланник тех земель касался их, колокольчики приветствовали его лёгким перезвоном.
«Северо-западный ветер…» – отметил про себя Поль, когда через открытое окно кухни до него донеслись знакомые звуки.
Он уставился на колокольчики, вспоминая о Ваньке, который именно сегодня собирался уезжать на море. «Он столько всего пропустит, – огорчался за друга Поль. – Клубника поспеет без него, а ещё горох…» —Неужели он допустит, чтобы Ванька, известнейший любитель гороха, остался без любимого лакомства?
«Нужно предложить Ваньке помощь по охране гороха от ворон и соек!» – осенило Поля. И, бросив все дела, он поспешил на улицу, чтобы успеть перехватить друга до его отъезда.
Худые мальчишеские ноги крутили педали велосипеда; тени деревьев нежно скользили по светлой макушке юного гонщика. Поль промчался по аллее из белых берёз, свернул возле раскидистого дуба, съехал с небольшого холма и оказался возле одноэтажного дома с широкими окнами.
Поникший Ванька сидел на ступеньках парадной лестницы. Рядом с ним стояла клетка с хомяком.
– Ванёк, – окликнул друга Поль, слезая с велосипеда, – я придумал, что нам делать с твоим горохом!
Ванька с тоской взглянул на друга.
– Какой горох, Поль? – проговорил он. – У меня тут проблема посерьёзнее гороха.
– А что случилось?
– Дело в Джексоне, – Ванька печально покосился на хомяка. – Вот я уеду на море, а кто будет с ним играть? Без игр он затоскует. А я читал, что животное может умереть от тоски.
– Не переживай. Хочешь, я с ним буду играть? – предложил Поль, с лёгкостью заменив волнение за урожай гороха на тревогу за хомяка.
– Ты настоящий друг! – обрадовался Ванька. – Моя мама отдала твоей ключи от нашего дома, чтобы она могла приходить и поливать цветы. Ты можешь приходить вместе с ней. Знаешь, как ухаживать за Джексоном?
– Нет, – признался Поль.
– Всё очень просто, – затараторил Ванька, демонстрируя клетку, – раз в неделю нужно убирать опилки и насыпать новые. Опилки – это подстилка Джексона, которая непременно должна быть чистой и свежей. У меня очень чистоплотный хомяк. Раз в неделю нужно мыть клетку. Каждый день кормить Джексона свежими фруктами и овощами…
Слушая подробную инструкцию, Поль невольно пожалел, что ввязался в уход за хомяком. Поэтому, когда владелец питомца завершил инструктаж, Поль язвительно спросил:
– У тебя хомяк с родословной, что ли?
– Как это? – не понял Ванька.
– Родословная – это список поколений живого существа. Обычно родословная есть у людей, потому что мы знаем, кем были наши родители, бабушки и дедушки. Но бывает, что родословную отслеживают и у породистых животных – у собак, например. Такие собаки дорого стоят, за ними определённым образом ухаживают и тренируют.
– У меня не породистый хомяк и я его не тренирую, – отмахнулся Ванька, – он не поддаётся дрессировке. У него это… Дисдисциплина!
– Как-как? – переспросил Поль.
– Эх ты! Латыни не знаешь, а она, между прочим, главный язык медицины, – упрекнул друга Ванька и медленно повторил. – DIS DIS-CI-PLI-NA.
– И что это означает?
– Dis на латыни означает «отсутствие», а disciplina – «обучение». Все вместе – «не поддающийся обучению». Необучаемый у меня хомяк, короче говоря.
Ванька пользовался тем, что его папа был врачом и знакомил сына с азами этой важной профессии. Но Ваньке этого было недостаточно, поэтому он таскал у отца медицинские книги и пытался выудить оттуда хоть что-то для себя понятное. А ещё он с видом эксперта исследовал ушибы товарищей и раздавал советы по их лечению. Запомнив латинские названия некоторых травм и болезней, он не упускал шанс блеснуть этими познаниями. Словно великий артист, он каждый раз выходил из толпы сочувствующих и, указывая на свежий синяк друга, страшным голосом сообщал: «Гематома!»[i] Дети были в восторге. Однако со временем однотипные диагнозы перестали производить должное впечатление на публику. И тогда Ванька принялся выдумывать названия болезней.
– Это не гематома, а феморис сантунум! – пугал он нового пострадавшего. – Лечится вот этой травой! – и срывал первый попавшийся сорняк.
– Твой диагноз похож на заклинание, а эта трава на обыкновенный одуванчик! – возмущался пострадавший.
Но Ванька его не слушал и продолжал навязывать своё «лечение». Что и говорить, в травах он не разбирался, зато придумывать названия на латыни ему удавалось вполне правдоподобно. А поскольку, проверить самозваного доктора мог только отец, Поль твёрдо решил за время отсутствия друга выучить несколько латинских названий, чтобы больше не выслушивать в свой адрес самодовольные упрёки «доктора» Ваньки.
3. Поль, Паль или Паша?
В день возвращения друга Поль ехал по дороге, и тёплый летний ветер взъерошивал его белокурые волосы. В лучах утреннего солнца они казались совсем белыми, будто это не русский, а норвежский мальчик едет по узкой тропинке вдоль склонов фьордов.
На самом деле Поль и был почти что норвежским мальчиком. Его папа был норвежцем, а мама русской. Мама придумала ему это имя, которое по-русски звучит как Павел или Паша. Иногда, в минуты особенной нежности, она называла его именно так. Отец же, помня о своём скандинавском происхождении, называл сына на норвежский манер – Паль. Постепенно они сошлись на ещё одном варианте имени, и с тех пор необычно белокурого мальчика в русском посёлке все называли по-французски – Поль.
И вот наполовину норвежец, наполовину русский мальчик с французским именем подъехал к дому друга и, завидев машину полиции, в растерянности остановился.