Однажды он пришел с дежурства домой, а дома пусто, тихо и странный, непонятный, удивительный беспорядок.
С окон сдернуты занавески, на полу валяется наволочка, полотенце брошено через спинку кровати.
Нехороший беспорядок, такой остается после человека, который уже не вернется.
Так и вышло. Жена не вернулась к нему, и сын ушел вместе с нею.
А он тосковал. Первое время не спал ночами, прислушиваясь к каждому шороху за окном, к шуму проехавшей мимо машины, к гудку парохода, к шагам, затихающим вдали.
Но ее все не было. И мало-помалу он перестал ждать.
Когда-то он женился по страстной любви, несколько лет подряд ходил за ней как привязанный, терпеливо сносил холодность, насмешки, неприкрытую неприязнь. Он был упрямый, умел ждать, умел добиваться своего и в конце концов добился.
Когда она стала его женой, он ломал, прижимал к себе ее руки, притягивал ее плечи, когда она, нехотя сдаваясь, не отвечала, но, закрывая глаза, покорялась его ласкам. Он целовал ее вздрагивающие веки, плечи, маленькую острую грудь и все удивлялся, никак не мог свыкнуться с мысльювот она и стала его женой.
Он словно бы никак не мог опомниться и часто, просыпаясь ночью, при тусклом, тающем свете фонаря за окном, пристально вглядывался в ее сонное лицо.
Во сне она казалась добрее, беззащитней, темные брови вразлет, красиво очерченный рот, волосы по-девичьи заплетены в корзиночку на затылке.
Когда она ушла, он ждал, потом перестал ждать, и все туманнее, все расплывчатее становилось ее лицо, и он уже с трудом представлял себе, какая она, какого цвета у нее глаза и волосыкажется, светлые или скорее каштановые?..
Но с сыном было иначе. Это была его вторая, самая сильная сущность, его мужская, несгораемая сила, всегда живая надежда.
Его он помнил так ясно, словно никогда не расставался, словно яркая до боли в глазах молния раз и навсегда осветила бледное мальчишеское лицо, врезав в память узкие серые глаза, ямочку на подбородке, темные, негустые брови.
Так он и остался одиноким. Случались встречи с женщинами, иные были хорошими, пылкими, может быть даже любили его, он не привязался ни к одной.
Легко, беспечально забывал о них, когда они уходили, поняв, что все равно ничем его к себе не привяжешь, ни лаской, ни пылкостью, ни заботой.
И в городе о нем говорили:
Капитану Алексичу на роду положено жить одному
Он привык к своему одиночеству. Привык к спартанской пустоте дома, к незанавешенным окнамтак с того дня и не пожелал больше повесить занавески, к тишине, постоянно встречавшей и провожавшей его.
И только к одному не мог привыкнутьне мог позабыть сына.
Он был капитаном маленького судна, ходившего от Кондакова до Верещаговавсего-навсего семьдесят километров.
Судно называлось «Ястреб».
Нехитрая должность была у капитана: следить за расстановкой бакенов, за тем, чтобы загорались они с заходом и гасли с восходом солнца.
Кроме того, «Ястреб» следил за чистотой судового хода. Время от времени водолаз спускался на дно, исследуя, нет ли камней и корней, самых опасных для судов.
«Ястреб» ходил с весны до осени, зимой становился на ремонт. Тогда волей-неволей капитану приходилось что ни вечер зажигать у своей калитки зеленый фонарь.
Капитан жил в этом городе неполных тридцать лет. Когда-то, еще совсем молодым, он заехал сюда, едучи на пароходе; как водится, побродил по улицам, осмотрел местные достопримечательностистаринную часовню и краеведческий музей.
В ту пору он жил в Ленинграде и, подобно всем ленинградцам, был искренне влюблен в широкие проспекты и площади, которые казались особенно просторными и немного таинственными в июньские белые ночи.
Этот же город решительно не понравился ему. Ничего не чувствуя, он влез обратно на палубу и даже не поглядел в последний раз на пристань.
Мог ли он думать тогда, что в этом маленьком неприглядном городке пройдет большая часть его жизни, что здесь он женится, будет растить сына и останется, очевидно, уже до последнего своего часа.
Но так случилось.
Город стоял на берегу Москвы-реки, и все в нем было так, как в любом другом подмосковном городке, неширокая центральная площадь, городской сад, клуб, кино и детский парк.
Еще там были торговые ряды. Когда-то в них располагались магазины и трактиры, по воскресным дням городская площадь была сплошь завалена конскими яблоками и сеном.
Сюда на воскресные базары съезжались из окрестных деревень, в старинной церкви немолчно звонил колокол, за окнами лавок виднелись бородатые, степенные купцы.
Теперь ряды давно уже опустели. Возле них дружно роились жирные, вконец обленившиеся голуби, и городские хозяева на каждой сессии горисполкома долго и настойчиво обсуждали, что следует построить вместо рядов.
Одни предлагали Дом культуры, другие кинотеатр, третьи стадион. Порой разговоры эти затягивались до рассвета, когда из открытых окон валом валил табачный дым и в утренней тишине слышались осипшие за ночь голоса.
Потом хозяева города расходились по домам, споры затихали до следующей сессии горисполкома, а ряды как стояли, так и оставались по-прежнему незыблемо стоять на своем месте.
Никто не знал, что капитан Алексич пишет летопись города. Он начал писать ее вскоре после ухода жены: надо было как-то убить вечера, особенно долгие и тягостные в опустевшем доме.
Сперва он решил было писать мемуары. Но потом: отказался от этой мысли, жизнь его, в общем, была небогата событиями, и не так-то много хороших и значительных людей довелось ему повстречать.
Потом он задумал написать повесть о речникахводолазах, тральщиках, бакенщиках.
«В этом деле я, можно сказать, собаку съел», не без самодовольства думал он.
Но написал первую фразу: «Пароходы шли друг за другом, вдоль по реке, намереваясь пройти шлюзование»и опустил ручку. Как назло, ни одного слова не приходило в голову, мыслей было много, они забивали друг друга, беспорядочно роились, никакого сладу с ними не было.
И он забросил свою так и не написанную повесть.
Однажды «Ястреб» причалил к маленькой деревеньке, носившей смешное название Огурчики.
Ночью был ураган, «Ястреб» основательно потрепало по волнам, а к утру, когда буря затихла, капитан решил сделать остановку где-нибудь у близлежащего города пли деревни, пополнить запас питьевой воды.
И там, в Огурчиках, он познакомился со старым агрономом, давно уже жившим на покое.
Агроном этот показал ему летопись, которую вел изо дня в день в течение почти пятидесяти лет.
Несколько общих тетрадей были прошиты одна через другую суровой ниткой, и все страницы густо исписаны мелким, сползающим книзу почерком старика.
Здесь вся история нашего села, с гордостью сказал агроном.
Капитан не сдержал улыбки.
История? Какая же такая история в этих ваших Огурчиках?
Всякая, сухо ответил агроном и вдруг обиделся, почти вырвал из рук капитана свою летопись и сколько капитан ни просил, так и не показал ему больше.
Петрович, в ту пору еще плававший вместе с капитаном, сказал ему после:
Старик дотошный, другого такого поискать. Он, говорят, про все записывал, ничего не пропускал
Помолчал, посасывая неизменную трубку, и добавил одобрительно:
Хорошее дело. Помретпамять останется, выходитжил не напрасно.
«Вот это по мне», подумал капитан и, не откладывая в долгий ящик, первым делом обзавелся толстенной конторской книгой, страниц на тысячу, никак не меньше, переплел ее в голубой дерматин.
Бумага была разлинованной в клетку, чернильница до краев наполнена чернилами, возле чернильницыдве ручки с перьями 86-й номер, пишине хочу.
И он стал писать. Писал все, что бы ни пришло в голову, обо всем, что бы ни увидел. Ведь город, в котором он жил более четверти века, невольно стал для него родным, и хотелось как можно подробнее описать его жизнь.
Первые записи были короткими, лаконичными, под каждой записью датамесяц, число, год.
Старался по возможности не пропускать ничего.
«Может быть, с виду ничего важного нет, но ведь важность события проверяется только однимвременем», думал он.
Оставаясь один, он часто перелистывал страницы, исписанные его неразборчивым почерком. И должно быть, в эти минуты самому себе он казался летописцем Пименом.