С виду ничего важного и значительного в его записях не было.
«Построена новая баня», «1 Мая по реке прошел теплоход «Чкалов», построенный в Сормове», «После окончания десятилетки выпускники всем классом уехали на строительство Красноярской ГЭС, один Коля Ковальчук не доехал, вернулся с дороги обратно, а все остальные работают там, кто бетонщиком, кто маляром, кто монтажником»
С течением времени короткие информационные записи сменялись более эмоциональными: капитан не только подмечал, но и не стеснялся давать свои характеристики, благо он был единственным читателем своей летописи:
«10 сентября на реке был штормневиданный в эту пору года. «Николай Каманин» сел на мельпробоины в трюме. Неплохо бы его капитану Авдею Петровичу Семушкину поменьше пить, а получше следить за своим хозяйством, а то как бы с реки не очутиться на суше, да и застрять на ней».
Оставаясь один на один со своей летописью, капитан давал волю и лирическим размышлениям, и неприкрытому сарказму.
«В нашем городе организована комсомольская дружина. Посмотрел я на них, как они ходят по улицам с красными повязками на рукавах, и вспомнилась мне моя молодость. Никого из них я не знаю, только до чего же они все хорошие с вида»
И тут же одергивал себя:
«А в общем-то ребята-хлюпики, дунешь на нихпереломятся. Куда им против хулиганов, коими кишат окраинные районы города?»
А однажды, вернувшись домой, он неожиданно придумал стихи, которые тут же, с места в карьер, и записал в летопись:
Мы не моря бороздим,
Не океаны широкие,
Мы ходим по Москве-реке,
И путь наш недалекий.
Каждый день проходят по реке
Пароходы и баржи всякие
И везут дрова, и хлеб,
И овощи для столицы разные
Временами ему казалось, что он не просто пишет, а делится с верным, испытанным другом, выкладывает ему все, что на душе, и друг слушает его, понимает и не продаст никогда.
Он и сам не думал, что это новое, придуманное им самим занятие так увлечет его.
Сходя с парохода и возвращаясь домой, он первым делом раскрывал летопись, чтобы записать еще что-то увиденное или услышанное.
И не раз приходили на ум слова Петровича, сказанные о старом агрономе из села Огурчики:
Помретпамять останется, выходитжил не напрасно
3
Примерно три года он ничего не знал ни о жене, ни о сыне. И вдруг письмо. В нем было всего несколько слов:
«Вчера умер Ардик. У него оказалось белокровие. Он болел один год и два месяца. Мы старались спасти его, ничего не помогало. Врачи говорятболезнь века».
И всё. Ни подписи, ни обратного адреса. Только почерк жены, круглый, аккуратный, да, несмотря ни на что, чистенький, аккуратный почерк, буковки одна в одну!..
Он перечитывал эти строки и никак не мог уяснить себе, что же произошло? «Мы старались спасти». Кто это «мы»? «Болезнь века»? Какая разница, что говорят врачи?
Потом он понял. Ардика нет, никогда не будет. Этоконец. Письмо шло два дня. Штемпель на конверте был московский. Значит, он умер в Москве, совсем недалеко от него
Может быть, все эти годы он жил в Москве? А капитан ничего, ровным счетом ничего не знал о сыне.
Несколько раз ему случалось заходить в Химкинский порт, и как-то летом он приезжал с Петровичем в Москву, они побывали тогда на выставке, сидели в ресторане «Колос», потом прошлись по Останкинскому парку и с ночным поездом отправились восвояси.
Кто знает, может быть, он мог тогда встретить сына? Вот так вот, шел бы по улице и повстречал его!
Всяко бывает в жизни, и это тоже могло случиться.
Но он не встретил его и никогда теперь не встретит. «Болезнь века». Эка хватила! Верна себе, даже в такую минуту щегольнула красивым выражением, дескать, не отчего-нибудь сын умер, а от болезни века
Он отмахнулся от этих мыслей. Не все ли равно, какая она, такая, как была, или другая? Сына нет. Больше не будет сына.
Ничто его не трогалони сухие строки, аккуратно выписанные на белом листке, ни то, что жена не дала своего адреса, ведь он мог бы приехать хоть на похороны
Все шло как бы мимо него, и одно оставалось незыблемым и безнадежно свершеннымАрдика нет, Ардик умер.
Он никому не сказал об этом. Ни одного слова. Даже Петровичу, старому другу. Ни одного!
Почему? Он и сам не знал. Может быть, боялся, что не выдержит, закричит, завоет, заревет в голос, как деревенская плакальщица, которую когда-то в детстве видел на похоронах в родном селе, или не хотел сочувствия, пусть даже искреннего, не хотел душевных и таких пустых, ничего не значащих слов утешения: «Все помрем Бог дал Бог взял»
Нет, он решил пережить все это в себе. Пусть не знает ни одна душа, только он один.
Может, позднее он и расскажет обо всем Петровичу, но не теперь.
Конечно, будь у него жена, ему было бы легче. Он понимал это. Тяжело, бесконечно горько, и все-таки легче. Человек по природе эгоист, и разделенное горе; как ни говори, уже полгоря.
Но жены не было с ним. Впервые он всерьез задумался над тем, почему все получилось именно так, а не иначе. Ведь он же любил ее!
Он не знал, что женщина, которая не любит, может возненавидеть за одну лишь любовь, и чем сильнее любовь к ней, чем добрее и чище отношение, тем острее ее ненависть.
Так никто и не узнал о том, что случилось. Только Петрович сказал как-то, придя к нему, по своему обыкновению, скоротать вечерок:
Вроде ты с лица спал
Показалось, ответил капитан.
В летописи он записал:
«Умер Ардик. А я даже не знаю, где он похоронен».
Подумал и приписал:
«Ничего не знаю. Ему было бы сейчас почти шестнадцать лет».
И поставил дату.
4
Механиком Илюша Астахов работал всего семь с половиной месяцев. Он сменил старого механика Зотова, который вышел на пенсию и уехал в Балтийск, к замужней дочери.
На «Ястребе» Илюшу любили, прежде всего потому, что он был моложе всех. И потом, он был веселый, выдумщик, постоянно придумывал различные розыгрыши.
То скажет с серьезным видом:
Слыхали? К нам министр едет
А ты откуда знаешь? спросит кто-нибудь.
Надо радио слушать, веско отвечает он. Сегодня в «Последних известиях» передавали, что министр выезжает на осмотр нашего технического участка.
Капитан Алексич был от природы доверчив.
Может, и так, решал он и отдавал приказ: привести «Ястреб» в такой вид, чтобы комар носа не подточил.
Вместе со всеми Илюша истово, на совесть швабрил палубу, рубку, до зеркального блеска начищал металлические снасти, не жалея сил, заливал пол потоками воды.
А к вечеру; когда команда, прибравшись, сияла свежеотглаженными воротничками и сизым отливом тщательно выскобленных щек, Илюша неожиданно объявлял:
Здорово я разыграл вас!
Все молчали, пораженные и ошеломленные, и только капитан сохранял философски ясное спокойствие:
Зато «Ястреб» почистили, как полагается.
В другой раз Илюша выдумал, что «Ястреб» списывают с реки раз и навсегда, а команду переводят на крылатый теплоход. Или вдруг скажет:
Не выключайте радио, ожидается важное сообщение
И потом, как всегда, с радостью признается:
Здорово я разыграл вас!
Сердиться на него было невозможно, тем более что, в сущности, все эти шутки носили невинный характер.
Иногда Илюша признавался со вздохом:
Если не разыгрывать никого, что еще в этой дыре делать?
Он тосковал по Москве, по дому. О чем бы ни говорил, первые его слова были: «А у нас в Москве»
Дома у него оставалась мать и сестра, старше его на два года, которую он считал писаной красавицей.
Однажды он показал ее фотографию капитану, но у капитана были свои представления о женской красоте, и она не понравилась емуочень худа, с чересчур большими выпуклыми глазами и широким ртом.
Однако вежливо сказал:
Очень симпатичная девушка
И умница к тому же, подхватил просиявший Илюша. Знаете, такая умнаяпросто все удивляются!
Поглядел, склонив голову, на карточку сестры, полюбовался еще немного, простодушно добавил:
Намного умнее меня, это как пить дать!
Отца Илюша не помнил, погиб на фронте в первые дни войны.