А, тезка, сказал Михаил Андреевич, откладывая свой талмуд. Заходи, садись.
Я занял стулне присел на краешек, сложив руки на коленях, как благовоспитанный мальчик, а удобно устроился, откинувшись на спинку. Ни страха, ни благоговения перед «человеком в галошах», я не испытывал. Мне было интересно с ним, и порой я не слишком следил за учтивостью.
Второй день чувствую себя совершенно здоровымвеликолепное ощущение! Михаил Андреевич хлопнул руками по острым коленям. Словно в юность вернулся, когда все нипочем! Мм Я помню свое обещание, и все равноогромное тебе спасибо, Миша, ты просто не представляешь, как много ты для меня сделал.
Разве оперный тенор сам добивается силы и красоты своего голоса? улыбнулся я, изображая смущение. Это все наследственность. Со мной то же самоеспасибо моим родителям, что так гены сошлись!
Малость напряженное выражение на лице Суслова смягчилось.
Скажите, Миша, медленно проговорил он, насколько стойки изменения в моем, увы, немолодом организме?
Я принял серьезный вид.
Михаил Андреевич, за два сеанса я почистил вам сосуды и укрепил сердце, подлечил диабет, но вот справиться с последствиями туберкулеза быстро не получится. Месяца четыре до полугода организм сам будет залечивать больные места, а потом его надо э-э «взбодрить». В принципе, как раз летние каникулы начнутся, и я смогу приехать.
Хорошо ощущая «тезку», испытывавшего неловкость, я не стал дожидаться просьб с его стороны.
Очень хорошо! обрадовался Суслов, и даже пошутил неуклюже, чего за ним не водилось: Постараюсь дожить!
«Ничего, подумал я, скоро вы у меня анекдоты будете травить!»
Лицо моего тезки дрогнуло, радостное оживление спряталось за тучку легкого замешательствая уловил, как Михаил Андреевич скрывает смущение и неуверенность.
Знаете, Миша Суслов поднял очки на лоб, двумя пальцами массируя переносицу. Я настолько привык сдерживаться, что мое хладнокровие порой сродни равнодушию. А вам, так сказать, удалось всколыхнуть этот застойный пруд Испытав колебания, он все-таки высказался: Да, я по-прежнему взволнован вашими словами, совершенно неожиданными для меня!
Вы имеете в виду развитие идей Маркса и Ленина? осторожно уточнил я.
Именно! горячо подтвердил Михаил Андреевич. Это он затряс головой, не находя слов, и отмахнул челку. Десятки раз я пытался привнести что-то свое в марксизм-ленинизм, но всегда пасовал. Помню, как расстроился в свой последний юбилейсколько всего пережито, передумано и переосмыслено! Занести бы все на бумагу, сформулировать, сравнить предвидения Маркса с исторической действительностью, выявить новые тенденции, сделать выводы А сил нет! Он длинно вздохнул, словно переживая давнишнее разочарование, но бледная улыбка уже трогала его губы. Привыкнуть не могу никакволнуюсь очень, но даже голова не болит! Не давит ничего, не ноет улыбка растаяла, затеняясь хмурым выражением. Если я и сейчас не возьмусь за труд, то ни за что не прощу себе этого. Я почему и спрашивал вас, Миша, о стойкости своего нынешнего состоянияхотел лишний раз услышать, что поправился.
А я лишний раз скажу, что это в ваших силахпродолжить дело Ленина! проговорил я с нажимом, наклоняясь для пущей убедительности. Гарантию даюздоровья вам хватит. Хватило бы только желания писать от себя, не оглядываясь на классиков, без цитат и догматизма.
Поймал острый взглядец Суслова и смолк, досадуяопять маху дал!
Вы считаете меня догматиком, Миша? с грустинкой в голосе спросил Михаил Андреевич.
Как только учение Маркса сочтут окончательным, лишенным изъянов и верным на все времена, оно тут же превратится в догмат, вывернулся я, осторожно подбирая слова. Вот и докажите, что марксизм жив-здоров! Не окаменел, не закоснел, а развивается вместе с обществом и нет, не меняется в угоду строю и эпохе, а становится ну, если тут возможно проводить сравнения с медициной становится инструментом для точного диагноза и лечения социальных недугов. Должен стать! Не сухой занудной теорией, не собранием пыльных томов, которые никто не читает, а живой, четкой методикой построения высшей формы общества. А то ведь ерунда получаетсякапитализм эволюционирует, а в марксизме полный застой! Вон, посмотрите на западных рабочихмногие из них владеют акциями той компании, на заводах которой трудятся. Этому уже и название подобралинародный капитализм. Да, такие работягимелкие акционеры, но и они получают дивиденды! То есть наравне с настоящими буржуями эксплуатируют трудящихся. Так какие же с них пролетарии? И что об этом говорит марксизм-ленинизм?
Ничего не говорит, признал Суслов. Встряхнулся и уверенно добавил: Но скажет!
Тот же день, чуть позже Москва, площадь Дзержинского
Обычно Андропов заканчивал трудиться в пятницу часов в девять-десять вечера, но иногда заявлялся на работу и в выходные. В субботу обычно занимался делами с одиннадцати утра и до шести, а по воскресеньям мог задержаться на несколько часов.
Вот как сегодня. Замов своих Юрий Владимирович решил не беспокоить, лишь одного хорошего товарища зазвал, но Василий, верный порученец, уже был тут как тут. И откуда только узнал?
Да сиди, Василь, улыбнулся председатель КГБ, входя в приемную и усаживая на место вскочившего было капитана. Отдыхал бы лучше!
Василий ответил легкой улыбкой.
Я в принципе ненадолго, продолжил Андропов, отворяя дверь в огромный кабинет, надо с одним профессором потолковать Ну, организуй тогда чаю, что ли!
Порученец с готовностью кивнул, тут же берясь за дело.
«Старая школа!» подумал Юрий Владимирович, перешагивая порог и закрывая за собою дверь. Сразу стало тихо, мысли потекли плавнее.
Раздернув тяжелые светло-коричневые портьеры, он остановился у окна, словно проверяя, на месте ли «Железный Феликс». Памятник стоял несокрушимо.
Искристые осадки, выпавшие с утра, залегли ненадолгожелтые снегоуборочные машины уже хищно кружили по площади, тормозя вереницы авто. Хмурое, затянутое тучами небо провисло над Москвой, наколотое шпилями сталинских высоток и башнями Кремля. Андропов перевел взгляд левее. Темно-серые цековские здания на Старой площади расплывались, почти сливаясь с облачностью. Непогода
Главный чекист страны посмотрел на часыи отворил незаметную дверь справа от письменного стола. За нею пряталась маленькая комната«гостиная», как порой называл ее Юрий Владимирович. Обстановка почти домашняявдоль стены, отгораживавшей кабинет, тянулся простенький книжный стеллаж, заставленный полным собранием трудов Ленина, и диссидентской литературкой. На письменном столе у глухой стены отливал тусклым бликом телевизор, а вокруг низкого журнального столика стояли четыре кресла и диван «на троих», одинаково обтянутые плюшем сдержанного терракотового цвета. Оба окна цедили рассеянный свет, плотно задернутые портьерами, из-за чего в «гостиной» зависал коричневатый сумрак.
Помедлив, председатель КГБ шагнул в короткий коридор. «Мальчики направо» мелькнуло воспоминание из давней юности. Повернувшись спиной к туалету и душевой, Андропов осторожно, чтобы не забрызгать пиджак, приоткрыл кран умывальника, сложил ладони ковшиком, набрал холодной воды и омыл лицо. Полегчало.
Вытершись махровым полотенцем в аляповатых китайских розочках, Юрий Владимирович глянул на себя в зеркало. С виду крепок, и в лице твердость. Еще бы в левом боку не ныло
Вздохнув, Андропов вернулся в кабинет и занял кресло за столом. Словно дождавшись хозяина, слева на пульте, выдерживая равные промежутки, тихонько зазвонил телефон внутренней связи.
Я слушаю, сказал председатель КГБ, прижав трубку к уху.
Здравствуйте, Юрий Владимирович. Ответственный дежурный по Комитету, полковник Шульга. Здесь профессор Лягин
Проводите ко мне.
Слушаюсь, Юрий Владимирович.
Андропов позволил себе чуть-чуть расслабить узел галстука, расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки. С привычной осторожностью откинулся на спинку, задумался. Сейчас он, можно сказать, привык к своей хлопотной должности, а ведь поначалу сильно сомневался, что вообще потянет воз госбезопасности. Но ничего, подучился у знающих людей, вник в суть делаи стало получаться. И до него не сразу дошло, что Брежнев вовсе не понизил его, переведя из секретарей ЦК партии в председатели КГБ. Нет, это было, скажем так, неявное повышение и одновременножест доверия и расположения к нему.