В просвете за деревьями показалась знакомая полянка, на которой я сама стояла пять лет назад. Все в душе перевернулось, нахлынули болезненные воспоминания. Спрятавшись за стволом огромного дуба, я осторожно выглянула.
В центре свободного пространства горел огненный круг. Внутри стоял человек в темном плаще с капюшоном. Там, где полагалось быть лицу и рукам, клубился черный туман. Неужели, это один из альвов? Утратив способность дышать, я наблюдала за тем, что происходит. Понимала, что помешать ничем не могу и лишь надеялась, что убивать Снорри не станут.
Человек велел Снорри подойти, и тот повиновался. Черный туман в рукавах плаща простерся над головой парня, послышался низкий, будто идущий из-под земли голос:
По воле Бардона и рока,
Пойдешь ты в мир стезей порока.
Ты силой будешь наделен,
Лишь тьма и мрак тебе закон.
Служить ты будешь только мне,
Душа твоя сгорит в огне.
На смену ей дарю я мрак,
Добро в тебе теперь лишь прах.
Фигуру Снорри окружило темное марево, из груди вырвался сгусток светлой энергии. Мерцая, он влетел в руки колдуна, и тотчас же стал тускнеть и превращаться в смолянистый клубящийся комок. Я едва подавила крик, когда этот комок взметнулся ввысь и влетел в грудь Снорри. Человек в плаще пробормотал что-то себе под нос, и растворился в воздухе.
Огненный круг погас, на его месте образовалась выжженная земля. Я боялась сопоставить то, что произошло, с собственными воспоминаниями. Вновь почувствовала, как босые ноги проваливаются в пепел и бредут по нему. Неужели, со мной тоже сделали то же самое? Провели непонятный обряд и оставили здесь. Может, потому я ничего и не помню. А Снорри? Он тоже забудет все, что было до этой ночи?
Не могла отвести глаз от парня, утратившего прежнюю безучастность. Его взгляд приобрел осмысленность. Снорри заозирался, очевидно, не понимая, как здесь оказался. Потом, видимо, понял. Лицо исказила гримаса ужаса. Он с воплем ринулся прочь, даже не заметив меня, вжавшуюся в ствол дерева.
Я же не могла двинуться, продолжая смотреть на поляну. Вопросы роем кружились в голове. Судя по всему, Снорри память не потерял. Сразу осознал, что находится в мертвом лесу и что это за место. Значит, с ним сделали что-то другое. Не то, что со мной. Но от этого не легче. До сих пор перед глазами стояла картина: светлый сгусток, окрашивающийся в черное. Боялась строить догадки, что это все может значить. Может ли это быть его душой, в которую вселилось что-то темное? И чем это грозит Снорри? Всем нам?
Ты знаешь ответы? допытывалась я у НЕЕ.
К сожалению, правда все время ускользает. Чем сильнее пытаюсь понять, тем туманнее становятся образы. Только одно знаю точно: сегодня ночью Снорри превратился в нечто иное.
Тогда я буду следить за ним. Нельзя допустить, чтобы он причинил зло кому-нибудь из моей семьи.
Будь осторожней, Рунгерд.
Глава 4
Снорри
С самого детства отец внушал мне, что мужчина должен быть жестким и сильным. Нет ничего хуже, чем проявлять слабость. А жалость и любовьэто тоже слабость, поэтому, мужчина не имеет права открывать эти чувства на всеобщее обозрение. Отец учил на собственном примере, поколачивая работниц и мать. Как-то, когда мне было лет шесть, я заступился за маму. Отец отшвырнул меня к стене с такой силой, что я рассек кожу на виске. До сих пор шрам служит напоминаниемя тогда поступил не так, как подобает мужчине. Я хорошо усвоил урок и с того дня у отца не было повода сердиться на меня. Хотел стать самым сильным, чтобы все меня боялись и уважали. Не раз приходилось переступать через собственные чувства и подавлять жалость, когда я бил других детей и животных. Радовался, читая на лицах окружающих страх. Это значило, что я добился цели.
С появлением в одале девочки по имени Рунгерд я столкнулся с новым проявлением слабости. Хрупкое существо с огромными глазами цвета морской волны и черными, как ночь, волосами вызывало нежность и желание защитить. Я воспринимал это, как посланное норнами испытание, которое должен преодолеть. Чтобы никто не распознал моей слабости, я издевался над Рунгерд сильнее, чем над остальными, даже разок ударил. Но, совершив этот поступок, которым отец мог гордиться, почувствовал себя ужасно. Словно не я нанес удар, а мне самому причинили боль.
Только вмешательство двоюродного брата, Стейнмода, уберегло от унижения, когда я хотел извиниться перед девчонкой. Братец налетел, как раненый вепрь, размахивая жалкими кулачками. Разумеется, я задал ему порядочную трепку, но драка отрезвила меня. Я снова почувствовал уважение к себе. Однако сердце болезненно сжалось, когда Рунгерд засуетилась вокруг Стейнмода, утирая ему кровь и бросая на меня свирепые взгляды.
Ну, что, доволен? Смотри, что ты наделал, кричала она, пока я изо всех сил удерживал на лице насмешливую улыбку.
Ничего с ним не случилось. В следующий раз умнее будет и не станет связываться с тем, кого не может победить.
Индюк. Вот бы тебя кто-то поколотил. А то корчишь из себя конунга
Это точно, хмыкнул Стейнмод, но тут же заткнулся, когда я погрозил ему кулаком.
Рунгерд подбоченилась и бросила новую шпильку:
Нечего тут из себя воображать. Хоть бы немного почтения проявил к будущему господину. Ведь это Стейнмод станет одальсбондом, а не ты.
Она знала, как меня уязвить побольнее. Кровь закипела в жилах, в глазах потемнело. Будь на моем месте отец, от девчонки и мокрого места бы не осталось. Я же не смог второй раз поднять на нее руку. Вместо этого вздернул подбородок и процедил:
Когда-нибудь я стану великим человеком. Сам конунг признает мои заслуги. А Стейнмод так и останется тюфяком, который из одаля и носа боится высунуть.
Да ты что, Рунгерд расхохоталась, ее смех отозвался горечью в душе. А как по мне, ты так и останешься жалким хвастунишкой. Как же, держи карман шире. Конунг спит и видит, чтобы приблизить тебя к себе. Ты неудачник, вот ты кто. Только слабых умеешь обижать.
Я выругался и, бросив на нахалку испепеляющий взгляд, ринулся прочь. Она еще пожалеет. Придет день, и я докажу, что способен на многое. Почему-то именно ее признание значило больше восторгов остальных.
Я тоже пострадал от рук Стейнмода. Кто бы мог подумать, глядя на этого задохлика. Но мне пришлось самому обрабатывать ссадины и кровоподтеки. Только сейчас в полной мере осознал, насколько одинок. Сверстники держались на приличном расстоянии. Конечно, они уважали меня, но дружеских чувств не испытывали. Только одиннадцатилетний Торольв ходил за мной хвостиком, но разве я мог относиться к нему, как к равному? Я воспринимал его как свиту, которая должна быть у каждого великого человека. Сейчас даже Торольва не оказалось рядом, он поехал на охоту с Фрейваром.
Что это я раскис, в самом деле? Девчонка на меня плохо влияет. Вот и сейчас, они со Стейнмодом куда-то понеслись, наверное, на любимую полянку Рунгерд. Почему-то захотелось оказаться на месте двоюродного братца, чтобы голубовато-зеленые глазищи смотрели на меня с такой же теплотой и нежностью. С ума сойти, о чем я только думаю. Она же девчонка совсем, а мне, как никак, уже пятнадцать.
Отец не раз намекал, что пора познакомиться с еще одной стороной жизни мужчины. Я догадывался, что он имеет в виду, и чувствовал смущение. Меня пугал не сам процесс, в общих чертах я понимал, что должен делать, а то, что не справлюсь и опозорюсь. Не знаю, как смогу потом смотреть в глаза тем, перед кем кичился мужественностью. Парни из соседних одалей, с которыми упражнялся в воинском искусстве, травили байки про то, что для них это уже давно пройденный этап. Если верить тем росказням, в их объятиях побывали чуть ли не все девушки Мидвальдена. Правду сказать, в это мало верилось, но приходилось не отставать и тоже выдумывать небылицы.
Так, например, героиней одной моей любовной истории стала хорошенькая дочка арендатора по имени Трюд. Девчонка и в самом деле посматривала на меня, но я считал ниже своего достоинства выказывать ей симпатию. Она ведь низкого происхождения. Хотя с чего-то же нужно начинать. Я все больше задумывался над вариантом с Трюд, но пока ждал, когда отец повезет меня в город в увеселительное заведение. Он не раз хвастался, как там можно здорово время провести, говорил, что местные девицы от него тают. Я не смел усомниться в его словах, хотя замечал, что наши служанки бегут от него, как от огня, стоит ему многозначительно на них взглянуть.