Чарена не ответил. Завинтил флягу, подхватил мешок, поднялся и пересек площадь. Женщина чуть заметно улыбнулась, посмотрела выжидательно. Глаза у нее были серыми, как у Мари. На дне шкатулки блестели монеты.
Я хочу увидеть монастырь, сказал Чарена. Правильно ли он запомнил непонятное слово?
Женщина встрепенулась и расцвела, взгляд стал радостным, теплым.
Вы паломник? спросила она.
Да, ответил Чарена.
Этого слова он тоже не знал.
Глава 4. Монастырь
1.
Солнце поднялось высоко, перевалило за полдень, а они все шли мимо сосен и можжевельника. Растрескавшаяся дорога ползла в гору, нависала над склоном и снова ныряла в чащу. Ветер стих, воздух стал неподвижным и жарким, словно вернулось лето. Провожатая не торопилась, но и не медлила, поднималась размеренно, ровно. Чарена шагал следом, смотрел на ее прямую спину, на голову, скрытую бесцветным платком.
Лишь один раз, когда их обогнала машина, гремящая, словно короб жестянщика, провожатая обернулась и сказала:
Уже скоро, мы почти пришли.
Неужели и правда остались места, где о нем помнят, ждут?
Среди валунов показалась тропа, повела вверх. Чарена теперь смотрел под ноги, ступал осторожно. Скрипел скользкий рыжий песок, обнажал камешки, отполированные дождями и ветром. Ящерица грелась на солнце, но метнулась в сторону, едва на нее упала тень путников. А муравьи не заметили людей, темным потоком ползли по тропе. Чарена осторожно перешагнул их дорожку и, вслушиваясь, стал взбираться дальше.
Путь нитью бежал в толще земли. Звенел родниковой водой, еле слышной печальной песней. Чарена коснулся груди, пытаясь различить истоки этой нити в сердце, но нет, он был слишком слаб еще, слишком далеко от столицы.
Вот и монастырь, сказала провожатая.
Чарена остановился, запрокинул голову.
К небу тянулась стена, темная, увитая плющом, иссеченная узкими окнами. Был ли этот дом вырублен в скале или вмурован в склоны горы? Уже не различить, такой он старый. Над простой дощатой дверью висел колокольчик, а выше виднелись следы лазурной краски. Чарена вгляделся, едва веря. Правда или чудится? Но нет, нельзя ошибиться, это знак империи, веер лучей, бьющих сквозь замкнутый круг.
Чарена вскинул руку и начертил этот знак в воздухе, как делал столько раз в тронном зале и на высоких ступенях перед собравшейся толпой.
Провожатая улыбнулась, повторила его жест, произнесла еле слышные, непонятные слова, заклинание или молитву? и дернула за витой шнур. Колокольчик отозвался звоном, и дверь отворилась.
На крыльцо вышла привратница, невзрачная, в сером платье, иссушенная то ли временем, то ли болезнью. Несколько быстрых фраз, вновь мелькнуло незнакомое слово «паломник», и Чарену впустили, разрешили переступить порог.
Внутри было светло. Лучи падали из высоких окон, золотили стены и перила уходящей ввысь лестницы. Но и внизу не нашлось места сумраку: по углам горели светильники, гнали тени прочь. Ровный желтый свет. Чарена знал, что под бумажными абажурами скрыты стеклянные колбы, а в них дрожат раскаленные нити, обузданная сила молний. В воздухе сквозил дым можжевельника и запах других, незнакомых воскурений. Из-за стены доносились голоса, высокие, чистые, они взлетали и падали, сплетались в причудливый напев.
Чарена вслушался, и понимание кольнуло, заставило на миг закрыть глаза. Это дом, где женщины живут без мужчин. Вот что такое монастырь.
Как в Айоре, в святилище на лунном берегу, где пили кровь и гадали, разрезая жертву на алтаре. Где не желали признать власть императора.
Нам наверх, сказала провожатая, и Чарена вновь пошел за ней следом.
Ступени тихо скрипели, ладонь скользила по полированным перилам. То здесь, то там на стенах виднелись знаки империи и неразборчивые, полустертые надписи. В проемах окон стояли высокие вазы с засушенными цветами и было так чисто, ни соринки, ни упавшего лепестка. Сколько ни вслушивайсяне различишь треск ритуального огня, не почувствуешь запах смерти.
Совсем иное место.
И все же это был дом женщин, их безраздельное владение. В этих стенах мужчина мог быть только гостем.
Провожатая жестом велела ждать, а сама шагнула в каменную нишу возле лестницы и скрылась за дверью.
Чарена прислонился к стене, провел рукой по шершавой краске. Скала под ней или каменные глыбы, обожженные кирпичи или источенные временем бревна? По ту сторону двери шуршали женские голоса, едва слышные, не разобрать ни слова. Доносившееся снизу пениеи то казалось громче. Под сводом ниши горела лампа, абажур обуглился по краям, от этого свет ложился пятнами.
Если и правда сохранилась память о первых днях империи, то почему только здесь, в доме женщин?
Дверь скрипнула, провожатая выглянула, позвала:
Входите.
Сперва он увидел только книги. Они громоздились на полках, в шкафах, подпиравших стены, и стопками лежали на подоконнике и на огромном темном столе. Но даже здесь воздух был чистым, без пыли, без запаха старой кожи и иссохшегося клея. Лишь привкус можжевельника, как всюду в этом доме.
На миг померещился аромат шалфея, что гонит болезни, и дым зверобоя, которого боятся злые духи. Почудилосьсейчас чьи-то руки протянут чашу, полную обжигающего отвара. Под звуки молитв кто-то станет упрашивать: «Пей», но нет смысла пить, травами не победить болезнь, лишь время может сжечь ее, лишь беспробудный сон.
Чарена мотнул головой, отгоняя наваждение, и только тогда увидел, что за столом сидит женщина.
Уже старая, лицо изрезано морщинами, седые волосы стянуты в тугой узел. Но взгляд у нее был внимательный, ясный, так смотрят женщины, наделенные властью, хозяйки больших домов и старшие жрицы.
Вы паломник, сказала она.
Чарена кивнул, готовый назвать свое имя, но она заговорила вновь. Слова падали словно камешки, быстрые, твердые, и он не успевал понять, что они значат.
Женщина замолчала. Чуть нахмурившись, ждала ответа, и Чарена покачал головой. Нет, он ошибся, она вовсе не похожа на жрицу. У тех, кто смеется в полнолуние и умывается жертвенным пламенем как водой, другие лица. А у этойлицо старухи, полжизни потратившей на унылый, скучный труд. Лицо рабыни, надзирающей за другими рабами.
Я плохо говорю, сказал Чарена.
Понимаю, кивнула женщина. В ее глазах не было ни удивления, ни гнева. Сестра сказала, что вы паломник
Теперь ее речь текла медленно, слова разбивались на слоги, обретали смысл. «Наша вера», «не похоже», «для чего», он сумел разобрать это, почувствовал таящийся среди слов вопрос. «Зачем ты здесь?» спрашивала седая женщина. Пятна света и выцветшие надписи на стенах безмолвно вторили ей. «Ты не нашей веры, чужак, заклинатель без заклинаний, жрец без божества, зачем ты пришел? Что ты ищешь в доме женщин?»
Я хочу читать книги, сказал он. О прошлом.
Женщина кивнула, будто ждала такой ответ.
У нас много книг, проговорила она. Но самые ценные на древнем языке. Вы читаете на древнем языке?
Корешки книг смотрели с полок, багряные, рыжие и черные. На некоторых виднелись буквы, те, которым его научила Мари, знаки нового языка. Но сколько языков сменилось за эти бессчетные годы? Неужели путь сюда был напрасным, бессмысленная задержка по дороге в столицу?
Нет, этого не может быть.
Женщина поймала его взгляд и пояснила:
Древний язык. Лхатони.
Лхатони! Сердце дрогнуло, заколотилось быстрее, и, пытаясь успокоиться, Чарена опустил глаза, глубоко вздохнул.
Лхатониего родной язык, тот, на котором говорили у западных рек. Карионна рассказывала, что отец Чарены, Тейрит, произносил слова чудно, по-иноземному, но вскоре научился разговаривать как все.
Лхатониязык, ставший главным в империи. На нем писались законы, на нем говорила столица, он был искристым, прозрачным, легким, как песня, а теперь превратился в шелест старых страниц.
Каннэ, тихо ответил Чарена. Он не поднимал взгляда, смотрел на поверхность стола, на бессмысленный узор царапин и трещин.
Вижу, вы учили древний язык. В голосе женщины звучала улыбка. Это теперь редкость. Я рада, что вы пришли. У нас давно не было паломников. Можете остаться у нас на семь дней, сестры покажут вам книги.