Совсем другое деловскрывать доброго знакомого. Расчленять холодные ткани человека, с которым болтал, смеялся, делал общее дело. Кому симпатизировал, наконец. Нужно быть роботом, компьютером. Нужно состоять из смеси металла с пластиком, чтобы бестрепетно и профессионально совершать такое.
Увы: обстоятельства вынуждают, обстоятельства требуют превратить себя на время в компьютер. Необходимо произвести вскрытие тела Будра, чтобы выяснить, каким образом могло случиться это страшное преступление. Возможно, у Будра была какая-то патология в мозгу, опухоль или закупорка сосудов, по причине чего он был подвержен кратковременным помутнениям сознания. (Правда, за два месяца общей жизни на острове за ним ни разу не замечалось ничего подобного. Ну, так что из того? Большую часть времени, между прочим, он проводил не с нимибродил где-то в одиночестве, что, в принципе, можно рассматривать как некую ненормальность.) Во время такого помутнения, когда сознание не отключено, но волевой импульс блокирован, ему, видимо, и не повезло встретиться с глазу на глаз с убийцей.
Есть иной вариант: у Будра случился сердечный приступ, инфаркт. И в уже безжизненное тело было всаженос непонятной пока целью, узкое лезвие. Правда, обе эти версиии помутнения сознания, и инфаркта, не объясняют странного благостного выражения на мертвом лице.
Загадки, сплошные загадки Угрюмые криминальные тайны, к разгадыванию которых совсем не лежит душа. ( Вот уж кем никогда не мечтал он стать, даже в раннем детстве, так это комиссаром Мегре!) Больше всего на свете его душа рвется сейчас домой, в родной кабинет с зайчиками и медвежатами. Если б не Лиаверис! До сих пор причуды жены не касались его профессии, не требовали радикальной смены образа жизни. Правда, они касались иных важных вещей, типа его самолюбия. Но к этому он притерпелся.
Одиннадцать лет назад, когда они только познакомились на вечеринке у друзей, Лиаверис, утянув его в угол дивана, опустошая бокалы с шампанским и вдохновенно искря глазами, выложила свое кредо. В жизни надо всё испытать. Жизнь есть смена впечатлений, по возможности интенсивных и острых, и тот, кто сегодня проводит свой день, как вчера, и знает, как проведет завтратот не живет, нет, не живет! Он, распустив уши, впитывал, не смея вякнуть в ответ, потому что влюбился сходу. Если б она только болтала, нет, она была верна своему проклятому кредо! Она гонялась за впечатлениями, за событиями, и удержу не было никакого. Любой случайной знакомой или знакомому Лиаверис с гордостью рассказывала о том, что уже пережила, испытала: побывала в психушке, в каталажке, в монастыре, ее насиловали, душили, проигрывали в карты, вытаскивали из горного озера Она отхватила приз на каком-то заштатном конкурсе красоты; прыгала с парашютом и летала на дельтаплане; ужинала в безумно дорогих ресторанах и убегала, не заплатив; испробовала все напитки вплоть до неразбавленного спирта и одеколона; побывала поочередно хиппи, нудисткой, сатанисткой, сестрой милосердия, ухаживавшей за больными СПИДом
Она изменяла ему несколько раз, и каждый раз докладывала об этом. Он помнит тот бесконечный ужас, когда доложено было впервые. Не просто страх: пароксизм отчаянья и паники. Он решил тогда, что брак затрещал по всем швам и всё кончено. Стыдно сказать, бросился к бывшему однокурснику и приятелю, ставшему нейрохирургом, и у того глаза полезли на лоб, выплеснувшись из-под очков, от дикой просьбы: разрушитьвыжечь или заморозить, участки в мозгу, отвечающие за любовь и привязанность. Иначе он просто сдохнет: без Лиаверис, в прямом смысле слова, не сможет дышать.
Приятель, справившись с шоком, долго втолковывал, что за любовь и привязанность отвечает не участок, а мозг в целом, больше того, весь организм с его химией и гормонами (ему ли, отличнику с красным дипломом, этого не знать?), а когда Матин, разгорячившись, заявил, что готов даже на лоботомию, принялся всучивать телефон знакомого психотерапевта, «классного специалиста с мировым именем».
Постыдному безумию и панике (даже Велес в сравнении с ним показался бы образцом благоразумия) положила конец Лиаверис. После конфиденциальной беседы в кафе, куда ее вытащил напуганный нейрохирург, жена прочла маленькую лекцию. Объяснила снисходительно-ласково, как ребенку, что монолитной прочности их брака такие пустяки не опасны. Они расцвечивают ее жизнь, но отнюдь не ломают ее русла. Даже если Лиаверис угораздит влюбиться в какой-нибудь яркий экземпляр гомо сапиенс мужского пола, она превозможет чувство ради него, Матина. Браксвятое. Это пожизненное партнерство, это верное плечо до самой могилы. Влюбленность жесловно бокал шампанского, всплеск чувствбуйный, но мимолетный.
Уйти от жены самому было немыслимо, и Матин смирился, подстроилсякак с одной из возможных форм совместного существования. (Что из того, что у других так не принято? Другие любят меньше.) Ей не нужны были мужчины в качестве самцов, агрегатов наслаждения, ей важна была их отмеченность, незаурядность, неважно в чем. Одинправая рука главаря-мафиози, другойкрупный ученый в засекреченной области, третийхудожник-сюрреалист, четвертыйневероятно, немыслимо уродлив. Он панически боялся поначалу, что ее уведут, отнимут у него. Потом успокоился. Она никому не была нужна, ее никто не воспринимал всерьезкроме него. Кроме верного и скучного мужа. Даже детей у этой дурочки не было.
Да, детей у них не было, и Матина это мучило не на шутку. На его редкие осторожные вопросы: «А не пора ли нам?..», «А ты не думаешь, как было бы славно?..» она отвечала с категорическим возмущением, что заводить детей не имеет права. Детиэто ответственность, большая ответственность. Им нужно либо посвятить себя целиком, со всеми потрохами, либо не заводить вовсе. Безнравственно давать жизнь существам, которые будут чувствовать себя ущемленными от нехватки материнской ласки и вырастут, вследствие этого, невротиками и пессимистами. Ни за что! Да и как ему пришло в голову предлагать ей такое, зная ее жизненные принципы и идеалы?
«Но я бы мог компенсировать нехватку материнской заботы. Хочешь, мы будем пара-наоборот: тывроде отца, бесшабашного и героического, а яв роли терпеливой матери?» Она звонко хохотала на это: «А всю физиологию и биологию деторождения ты тоже возьмешь на себя? И носить, и рожать, и выкармливатьвсе сам?!»
Льстиво подыгрывая ей, он спрашивал, не будет ли ее жизнь беднее без такого сильного ощущения, как процесс родов? На это она парировала, сар-кастически усмехаясь, что лет двадцать назад еще имело бы смысл говорить о сильных ощущениях, сопровождающих появление на свет нового человека, но не сейчас, о нет, когда с благословения расцветшей медицины женщина рожает в течение получаса и абсолютно без боли. Хороши острые ощущения!
Одно время Матин опасался, что Лиаверис подастся в «виртуалы». Перепробует в реальной жизни всё, до чего сумеет дотянуться, и нырнет в искусственные пространства, где выбор острых, пряных и сладких ощущений практически бесконечен. Заведет компьютер последней модели, нацепит датчики иконец. Для него конец, поскольку в каком качестве может пригодиться в виртуальных мирах скучный муж-домосед? Лиаверис, к великому его облегчению, рассеяла страхи, стоило ему однажды осторожно о них намекнуть. «Виртуалынедоноски природы! Несчастные души, абортированные, не успев по-настоящему родиться. Что они понимают в н а с т о я щ и х ощущениях? Разве могут эти бедные наложники компьютера испытать и с т и н н ы й страх, или боль, или восторг, или ярость?! Ты серьезно меня обидел, Матин, допустив, что когда-нибудь я вздумаю причислить себя к этому сонму безликих лиц»
Временами ему казалось, что она заносит все свои приключения в невидимый каталог, ожидая, что в последний ее час кто-то верхний будет придирчиво спрашивать: а это было? а это?.. И на всё она гордо ответит: было. И не найдется в списке людских потрясений, чего бы она не пережила, и обрушится на нее с небесной силой уважение и восхищение
В последние два года она несколько угомонилась. «Господи, пошли ей скорее старость», кощунственно просил он. (Не веря, впрочем, ни в какого Господа, но уповая лишь на степенно-разумную поступь природы.) Точнее, не саму старость с ее немощами и морщинами, но первые признаки: умудренность, усталость, смиренность во взоре, тягу к тишине. Прежде чем начнется износ организма, будет небольшой временной промежуток, лет в шесть-семь, когда, быть может, Лиаверис захочет ребенкатак же жадно и яростно, как всё, что она хочети успеет зачать и родить. Будь он верующим, по часу в день молил бы Бога об этом.