Не уходи так! Когда ты вралтогда или теперь?!
Губи смеялся.
Что ты за дьявол?!..
Поздно уже, Шим, сказал он, отсмеявшись. Прислать тебе твою красавицу, если я ее встречу?
Шимон помотал головой.
Ну тогдабывай.
Он врезался в кусты плавно и бесшумно, словно темный сутуловатый нож.
Зеу зашуршала ветками и вышла на поляну. Шимон вздрогнул.
Тебе чего? хмуро спросил он, когда узнал. Губи прислал все-таки?..
Не отвечая, она подошла и села рядом. Шимон нехотя подвинулся.
Спать пора, Зеу, помолчав, сказал он зевая. Пошли домой.
Посидим еще, попросила она.
Да ты замерзла вся, смотри, он похлопал ее по холодным плечам. Пошли, пошли. Завтра еще насидимся и послезавтра, вся жизнь впереди.
Зеу совсем не была уверена, что завтрашний и послезавтрашний вечер Шимон проведет с ней, но промолчала. Он не сказал ей ничегоэто было главное. Ни полслова, ни намека. Он не доверял ей. «Нелиде, наверное, он расскажет. Поделится».
Они подходили к жилым постройкам, загадочно светящимся в ночи разнокалиберными огнями. По-прежнему отовсюду слышались смех и пьяные выкрики, но уже слабее. Псевдо-веселый праздник миновал свой апогей.
«Господи, какая она дура, тоскливо думала о себе Зеу в третьем лице. Просто биологическая машина, а не человек. Агрегат по выработке тоски. То, что он ничего не сказал ей, а расскажет Нелиде, гораздо тяжелее и больнее того, что она узнала? А узнала она такое Но он расскажет всё Нелькеэто больнее».
Шимон! О чем говорил с тобой Губи? тихо спросила она в совсем слабой надежде.
О наших с ним общих мужских делах, Шимон чмокнул ее на прощание в щеку, принужденно и бегло. Ну иди, спи.
Он ушел, а Зеу осталась стоять, не в силах двинуться от охватившей ее тоски.
Женский крик, высокий, хриплый от ужаса и ярости, ворвался в ночь, разогнав все прочие звуки. Зеу, вздрогнув, вышла из забытья. Она сразу поняла, что означает этот крик и откуда доносится.
Уберите ваши грязные руки! Как вы смеете касаться меня! Прочь!!! Вы пожалеете, вы все пожалеете!..
Ну, сука!.. Она прокусила мне руку!..
Мать твою так!.. Ты еще лягаться!..
Придушить ее, и всех делов!
Тогда Губи придушит тебя, идиот! Забыл, что он сказал? Брать вежливо, без травм и царапин!..
Послушайте, вы напрасно считаете, что останетесь безнаказанными. Вы напрасно считаете, что большего наказания не существует, и вам уже нечего терять Ради такого исключительного случая Ох!.. Боже
Грязные, грязные, грязные псы! У вас каплет с клыков слюна, бешеные собаки!!!
Вера, Матин! Да перестаньте же вы, ей-богу. Спокойнее
Слышать это нет сил. Потому что не просто слышишь, но знаешь. (Лучше бы она не подслушивала, схоронясь в зарослях, лучше бы сразу ушла домой!) Бедная Лиаверис. Она так кричит и рвется, но она ведь и представить не может, зачем нужны Губи они, четверо
"Чума на оба ваши дома" Откуда эта фраза? Чума. Если б спустилась средневековая чума на остров, вместе с туманом или дождем, и поцеловала каждого его обитателя Зеу поклонилась бы ей в ноги за это.
А может быть, именно так и случится?..
Может быть, уголовные законы воистину гуманны, просто их окончательный смысл держится от широких масс в тайне? И сразу вслед за тем, как опустится на остров прозрачный колпак, всех его обитателей поразит болезнь, подобная средневековой чуме, быстрая и беспощадная.
Ведь невозможно представить, что у кого-то, пусть даже и высокосидящего, облеченного крупной властью, хватит жестокости приговорить человека к такому к смерто-жизни такой.
Конечно же, предусмотрена чума. Современная и очень быстрая ее форма.
Не кричи, Лиаверис, потерпи. Скоро всё кончится.
Вот только Как же она могла забыть! Если вертолет не взлетит больше, кто же опустит тот самый колпак, несущий вместе с собой спасительную заразу?..
Глава 13. Нелида
Нельку разбудила музыка из лагерного репродуктора. Наглые хриплые звуки тяжелого рока перехлестывали через край.
Она разлепила веки и села в постели. Хотелось выйти на сильный-сильный ветертакой бывает здесь, верно, поздней осенью, в ноябре: грубый и резкий, как викинг, и освежающий, словно прыжок в ледяное озеро. Выйти на ветер, чтобы он прошил ее насквозь, просквозил навылет и вытряхнул из головы и груди всё то мутное и ужасное, что рассказала вчера ночью Зеу. Чтобы всё оказалось бредом.
А может, это и впрямь бред? Извилистый больной кошмар полоумной девушки?
Она покосилась на соседку по хижине.
Та лежала, вытянувшись, на своей постели напротив. Нет, не полоумная, конечно: в разуме ей не откажешь. Просто несчастная вне всяких пределов. Черные глаза открыты. Не глаза, а два провала в непроглядное и душное ядро планеты. Она умела часами лежать так, не шевелясь и не издавая ни звука. Или сидеть где-нибудь, прямо на голых камнях, воплощением безысходности, стылой статуей. «Труп, чувствующий тоску». Определение самой Зеу. Нелька выудила эту фразу в ее дневнике, который просматривала временами, когда Зеу не было поблизости. Она не считала чтение чужого дневника некрасивым и низким занятием. Некрасиво рассказывать другим о том, что прочла, или цитировать выдержки из прочитанного самой Зеу. Нелида же ничем не проявляла свою осведомленность. Не заглядывать в чужой дневник, если есть к этому возможностьвот он, даже не спрятан как следует, торчит углом из-под подушкизначит быть недопустимо равнодушной к ближнему. Слава богу, таким грехом Нелька не страдала.
Есть, правда, в этом занятии определенная опасность, зарытая минавычитать что-либо не особо лестное о себе самой. Но это пустяк: самолюбие у Нелиды не больное и дополнительные уколы ему не страшны. (Возможно, его и вовсе нет, самолюбия.) К тому же всё плохое, что она может обнаружить в дневнике о себе, рождено ревностью. Сумасшедшая ревность! Чудовище обло, стозевно сердцегрызущая тварь. Днем и ночью терзает зубами нечищенными. Какое счастье, что Нелька напрочь лишена этого чувства. При рождении забыли, видимо, наградить впопыхах. Спасибо!
Музыка прервалась, и мужской бас с характерными блатными интонациями объявил:
Дамы и господа! Приглашаем всё население острова в столовую на всеобщее собрание. Быстренько всем продрать глаза! Ноги в рукии ходу! После будет праздничная жратва, веселые оргии и танцы до упада.
Голос не то хмыкнул, не то цыкнул зубом, и тяжелый рок загремел снова.
Танцы твою мать, проворчала Нелида. Вчерашних оргий мало показалось. Самое время трепыхаться в экстазе Так ты говоришь, Шимон вчера ночью не сказал Губи ничего определенного?
Зеу кивнула, не поворачивая головы.
Сейчас всё прояснится. Пошли.
Зеу послушно встала и начала одеваться. Бледная, красивая, юная, она страдала так самозабвенно, что временами это выводило Нелиду из себя. Ну, почему она, Нелька, не устраивает демонстраций живого трупа и не глядит в потолок, хотя ей не менее больно, оттого что Велеса и друзей его могут замучить и убить, а обояшка-Шимон оказался скотиной. И любовная боль ей знакома. (Уж, наверное, не меньше!) «Это болезнь, болезнь, уговаривала она себя, когда раздражение готово было прорваться наружу. Она сломана. Она одинока. Одиноче ее (одинокее? одиночнее?) только космонавт, вышедший в открытый космос и случайно оторвавшийся от корабля». Хотя понять и прочувствовать такую тоску и такое одиночествоне умозрительно, но изнутри, всеми печенками, не могла, как ни пыталась.
«Жди чуда, чудовище, чудо придет, в пятнадцатый раз усмехнется и бросит: ты много страдала и стала, как крот, слепая и в глубь утыкаешься носом Что там в глубине? Там владенья твои, там морок, печаль и невымытый ужас Руками взмахнув, ей предложит: Лови! Цепляйся и лезь на простор и наружу Наружу, наружу, где холод и хруст, где рыбы, скворцы, подлецы и машины Как ты ошалеешь, воззрившись на куст какой-нибудь первой калины, малины!.. Как ты пожалеешь безумно себя, что долго сидела во тьме и досаде Как ты закопаешь, засадишь рассадойместа, где жила. Пробежавшие звери тебе помахают призывно хвостами И их устремленность захватит, заставит бежать за их стаей, смеяться и верить»