Мужик, ты попал.
У меня дени есть,ответил водитель Ослика, не отнимая платка от лица.
Шо?
Говою, дени есть,повторил Томас, посматривая на Рому поверх батистовой ткани.
Деньги есть? Ты,дебил! Может у тебя второй бумер есть, и ты мне его дашь, пока я этот сделаю?
Томас промолчал, но тут вылез Сергеич и почти прокричал:
Он н-н-н-не вин-н-новат.
Вот уж какие Рома не любил разговоры, так про то, кто виноват, а кто нет.
Смехов лет с четырнадцати мысленно всех окружающих называл уродами. Этот титул носили мамамедсестра в стоматологии, дед, как писали советские бюрократы «ветеран ВОВ», младшая сестренка. Это ещё не всё. Уродами были родственники, знакомые, однокашники, учителя... Да что мелочиться? Почти все жители нашего Городка-на-Суше! Когда Рома ходил по улицам, то каждому в лицо (опять же про себя) шипел: «Урод!». И ему было начхать, какая внешность у тех, кто шел навстречу. Дело в том, что жить проще, когда всех считаешь уродами. Пусть у тебя не хватает соображалки быстро решать задачи, грамотно писать или знать, в каком году Дантес заколол Мартынова. Можно не слыть умникомэто не главное. Главноене быть уродом. Надо быть таким, как старший брат, друзья по двору, как Шварц или Слай. Надо быть настоящим крутым мужиком. И скажите, пожалуйста, спрашивал себя Рома, причем здесь виновен или не виновен? Если родился уродом, то ты по жизни страдалец и терпила. Уроды, они всегда... Ну, вы поняли.
Возвращаемся на место аварии.
А мне похер, кто в-в-вин-н-новат!ответил Хлеборез Сергеичу.Мне похер! Я сам решаю, кто виноват!
Кстати, у Ромы была не очень понятная привычка. Когда он «выяснял отношения», «вел базар», «перетирал» или просто поднимал на кого-то голос, то смотрел сопернику не в глаза. Он ухитрялся смотреть далеко в бок, так, что визави видел только вытаращенные белки глаз, краешек роговицы ну и мутный зрачок, нацеленный на Камчатку, но при том, все понимали, что Хлеборез смотрит как бы вперед. Зрелище было неприятное и из-за своей нелогичности жутковатое.
Мне похер, урод! Слушай, терпила...
Указательный палец Смехова пытался продырявить Томасу плечо. Кстати, вы заметили, что Рома уже не стеснялся своей привычки и научился говорить людям всю правду в лицо?
Из города ни ногой. Тебе повезло, что я спешу, но наш разговор ещё не закончился. Местный?
Да,ответил гость.Раньше на Шанхае жил.
Шо? На Шанхае? Ты откуда вылупился, огрызок? Шанхая нет уже лет двадцать. Как звать?
Томас. Я давно здесь не был.
Лучше бы ты, гад, и не появлялся. Мобила есть?
Да.
Рома чуть помедлив, достал из кармана трубку.
Диктуй.
Томас по памяти назвал номер. Смехов его набрал и дождался, пока в кармане брюк водителя «запорожца» не запиликала всем знакомая мелодия «нокии».
Будь на трубе. Третий раз повторяюиз города ни ногой. Даже не представляешь, как ты меня расстроил. А кто меня...
Томас кивнул. Именно в этот миг глаза Хлебореза встали на место и Рома, наконец, смог внимательней рассмотрел того, кто смел его расстроить. Перед ним стоял высокийниже, чем он, но всё же...худощавый, светловолосый мужчина за тридцать. Лица из-за платка не было виднотолько блестели зеленые глаза. Рома мог поклясться, что Томас смотрел не испугано, а наоборот, почти весело, с любопытством.
Томас и Хлеборез могли ещё долго играть в гляделки, но тут отозвался водитель «Опеля».
А нам с вами когда встретиться?
Роман нехотя повернулся, и все увидели, как изменилось его лицо. Выползла улыбочка, пухлые щечки округлились.
Я,Роман. Меня все тут знают, поэтому все решим полюбовно.
Смехов подал свою визитную карточку.
Вот координаты. Позвоните в понедельник, я с ребятами договорюсь о ремонте. Все сделают на ять. Будет лучше, чем было. В конторе на телефоне сидит обезьянка. Если надо, ответит, где я, и что я.
Водитель «Опеля» принял визитку. Посмотрев на свою машину, он покачал головой: если сравнивать с Осликом, могло быть и хуже... Достав из кармана брюк портмоне, вытащил из него свою карточку. Подавая её, сказал:
Тут мой телефон. Думаю, через неделю мы забудем об этом недоразумении.
Это я гарантирую,ответил Рома, пряча вздох облегчения.Виноват, за рулем осторожней надо...покосился на бумажку, где под именем был отпечатан крест....Василий Краснофф... Батюшка что ли?
Не батюшкапастор.
Брови Ромы полезли вверх.
Впервые вижу на улице попа, вот так без рясы, в джинсах и футболке.
Водитель «Опеля», сложив платок которым вытирал текущую из носа кровь, ответил с усмешкой:
У нас другая вера, сын мой. Мы рясу не носим.
Рома спорить не стал.
Ладно, потом поговорим, и за жисть, и за все дела...
Не поворачивая головы, обращаясь к водителю «запорожца», Смехов добавил:
А тебе, худой, желаю до завтра не болеть. Я тебе, так сказать, подписку о невыезде вручил. Понял?
Что Томасу оставалось делать? Он потер припухший нос и ответил: «Поня».
3 Первая улыбка
Как видите, Томас явился в наш городок с шумом, треском и битьем посуды. Скоро на перекрестке зевак стало больше, а действующих лиц меньше. После минутной растерянности неизвестно откуда набежала публика, стала охать, ахать, цокая языками, рассматривать водителей, покореженный металл, рассыпанные осколки стекла, масляные кляксы на асфальте. Пастор, почему-то не стал ждать милицию. Посмотрев на часы, он присвистнул, сел в машину и шустро укатил. За ним тут же, пугнув народ сигналом, последовал Рома. На перекрестке остались: массовка, Томас, Сергеич и... никем не замеченная владелица «хонды», хорошо сохранившейся, только чуть примятой спереди.
М-да,сказал Сергеич.Ну что, я пошел?
Удачи,ответил Томас старику и посмотрел на небо.
Над Донецким кряжем ещё висели, собравшиеся клином косматые накрахмаленные тучи, но с юга от Азова уже накатывала чернота. Поднялся сухой жесткий ветер-степняк и погнал пыль, песок, блестящую фольгу от конфет и смятые пачки из-под папирос. В это самое мгновение, не секундой раньше или позже, свершилось чудо. В гомоне и бесконечных вопросах: «Что случилось, а кто пострадал, а кого убило?»,заиграли небесные волшебные флейты и арфы, а им стали подпевать серены. Чудесные колебания воздуха сплелись в слова, а те, в свою очередь, в предложения. Именно так, в такой последовательности.
Милые мальчики, я так поняла, ни вас, ни вашу машину уже не спасти. Может, разлетимся как птички?
Вот какие были предложения, вот какие были слова. Женский голосок искрился и сиял майской радугой, звенел весеннею капелью. Он как бы предлагал себя, открывался, обволакивал, очаровывал... Томил, щекотал, разгонял кровь. Сергеич, на что мхом был покрыт с юга и с севера, остановился, обернулся посмотреть, откуда раздалось столь сладкое щебетание.
Перед Томасом стояла девушка.
Я знаю о каждом жителе нашего Городка всёдаже то, что они давно забыли. Люди у нас живут разныехорошие и плохие. Последних, конечно, большевсе мы ни без грехаоднако среди людского серого месива изредка попадаются личности, не вписывающиеся в понятия «добрыйзлой», «скупойщедрый», «белоечёрное».
Нашу новую знакомую звали Олесей. Леся была редкой загадкой, которую никому не суждено разгадать. Ведающая, а на самом деле не ведающая пределов своей силы, ловко балансирующая на грани греха и добродетели; мягкая, податливая, но когда ей надо, тверже титана. За такими девушками из Красной книги любопытно наблюдать. С виду не красавица, внешностьна любителя. Посмотришьхороша, а потом, при другом свете, и под иным ракурсомнет, не очень. Худенькая. Невысокая. Непослушные волосы скорее светлые. Нос вздернут, глаза сияют, как детский праздник; ресницы слишком длинные и острые, губы тонкие, насмешливые, это чувствуется. Что-то в облике Леси невольно вызывало неуютность. Это, как навязчивая мелодиянравится, но в какой-то момент начинает раздражать... Олеся особенно хороша была по вечерам, когда её щеки целовали лучи умирающего солнца, а вьющиеся волосы гладил степной ветерок... Посмотришьтю!да вроде всё на месте! Так что же нас раздражало?непонятно... Личико премилое, забавное, даже очаровательное. Мягкий излом губок волнует предвкушением поцелуя. Небольшой носик гармонирует с большими рысьими глазами, только цвет не золотистый, а ярко-ярко-голубой. Но главным козырем Леси была не внешность. Вот чем её наградила природа, так это голосом. Он у Леси-Олеси был волшебным. Стоило мужчинам услышать девушку на улице, тут же они бросали своих жен, беседы о политике, футболе и поворачивали голову на неземные, доносящиеся неизвестно откуда звуки. Им до рези в животе хотелось взглянуть на источник мироточащий вербальным блаженством. Олеся не просто произносила слова, она вокруг себя укрывала всё каким-то невидимым магическим туманом, наполняла эфир тревогой, томлением, даже пороком. Мужчинам вдруг казалось, что вот с ней-то, обладательницей этого голоса, у него обязательно всё получится. Вот уж кто-кто, а эта девушка любит пошалить, побаловаться, поиграть в школьницу-недотрогу. Ей-то, скорее всего, нравится когда её нежно шлепают по попке... И всем мужчинам вдруг хотелось подойти, расшаркаться ножкой, завести беседу о пустяках, спросить телефончик. Это желание возникало из ниоткуда и, как по мановению волшебной палочки, заставляло потеть ладони и наполняло чресла теплотой. Дыхание учащалось, железки сокращались. Даже если Олеся исчезала из вида, в головах мужчин ещё долго гуляло эхо её чарующе-капризного голосочка. Она, конечно, знала о влиянии на мужчин и неоднократно пользовалась этой силой, но чаще всего забывала о своём талантеразве мы ценим то, что нам легко дается? Так и сейчас в её голосе не прозвучали расчетливые нотки девушки, желавшей отвязаться от владельца разбитой ею машины, а наоборот, было слышно участие, даже жалость. И эти краски сострадания, тревожные оттенки, разнесли радужную негу на пару десятков метров вокруг, заставив праздную публику на секунду замолчать.