Сандоз, весь разбитыйотнапряженной
позы, встал с дивана и подошелкнему.Обамолчасмотрелинакартину.
Мужчина в бархатной куртке былполностьюнабросан;рука,опирающаясяна
траву, более законченная, чем все остальное, была очень интереснонаписана,
в красивой, свежей тональности; темное пятноспинымощнодоминировалона
первом плане,создаваяиллюзиюбольшойглубиныкартины,гдемаленькие
силуэты борющихся на солнце женщин отдалились вдрожащемсолнечномсвете,
разлитом по поляне, а основная фигура, обнаженная лежащая женщина, ещеедва
намеченная художником,какбыплылаввоздухе,точносонноевидение;
вожделенная Ева, рождающаяся из земли,сулыбающимсялицомисомкнутыми
ресницами.
- Кстати, как ты назовешь эту картину? - спросил Сандоз.
- Пленэр, - коротко ответил Клод.
Но это название показалось писателю чересчур техничным, ктомужеон
невольно испытывал соблазн ввести немного литературы в живопись.
- Пленэр, это же ничего не обозначает.
- А зачем нужно что-то обозначать?.. Женщины и мужчина отдыхают влесу
на солнце. Разве этогонедостаточно?Право,тутестьвседлясоздания
шедевра.
Запрокинув голову, он прибавил сквозь зубы:
- Будь она проклята! Опять лезет эта чернота! В глазах уменязастрял
треклятый Делакруа! А рука-настоящийКурбе!..Чтоподелаешь,всемы
погрязли в романтической стряпне. Наша юность чересчурбылаеюнапичкана,
вот мы и пропитались насквозь. Надо нам задать хорошую головомойку.
Сандоз безнадежно пожалплечами:онтожеплакался,чтовыроспод
влиянием Гюго и Бальзака. Несмотряниначто,Клодбылоченьдоволен,
нервное возбуждение, вызванное удачной работой, не проходило.Еслибыего
друг уделил ему еще два - три подобных сеанса, повоскресеньям,смужской
фигурой было бы покончено, и не плохо. А на сегодня хватит. Оба шутили,что
обычно он замучивает натурщиков до смерти, отпуская их толькотогда,когда
они свалятся с ног мертвые отусталости.Самхудожникедвадержалсяна
разбитых от долгого стояния ногах, живот ему подвело от голода. Едва кукушка
на часах прокуковала пять раз, Клод кинулся наостаткихлебаиразомих
проглотил. Он разламывал хлеб дрожащими руками иглотал,едвапрожевывая,
как бы не замечая, чтоест,целикомпогруженныйврассматриваниесвоей
картины.
- Пять часов, - сказал Сандоз, потягиваясь.
- Идем обедать. Вот и Дюбюш.
В дверь постучали. Вошел Дюбюш. Это былрослыйбрюнетсправильным,
несколькоодутловатымлицом,наголоостриженный,носгустымиусами.
Поздоровавшись с друзьями,онозадаченноостановилсяпередкартиной.В
глубине души оннепризнавалэтой,выходящейзапределыобщепринятого
живописи: слишком он был уравновешен по натуре и, как примерный ученик, чтил
установленные правила; только давняя дружба удерживалаегооткритических
замечаний.