Ольга быстро прошла в зал сельсовета, слегка расталкивая девушек, пробралась вперед, к Даше и Кате, сидевшим у стола. В зале все были оживлены, возбуждены предстоящей поездкой на болото. Говорили о том, что нужно взять с собой, о нарядах, о харчах, о том, что вербовщик приехал за ними не тот, что был в прошлом году, не Илья Герасимович, а другой, маленький и плешивый человечишка.
Где же это запропал товарищ Волдырин? беспокоился председатель.
На квартиру начальника пристани узелки понес! крикнула из толпы какая-то девушка.
Среди собравшихся послышался смех.
Тише, девушки! сказал Александр Денисович, разглаживая усы. Вот и Петр Глебович. Легок на помине!
Вербовщик, красный, потный, пробирался к столу, отдуваясь и покрикивая:
Посторонитесь, пропустите! Дайте же наконец пройти!
Девушки смеялись и, как заметила Ольга, нарочно не давали ему прохода. Волдырин пыхтел, покрикивал на них. Девушки острили:
Теснота полезна брюшко убавится!
А вы, товарищ Волдырин, ужом, ужом!
Эко, девушки, как у него плешь-то вспотела, пропустите его скорее!
Петр Глебович, шапку потеряли.
Волдырин оглянулся, взял шапку из чьих-то рук, прикрыл ею лысину. Он с трудом пробрался к столу и, надувшись, плюхнулся на стул. Ольга и Даша сидели рядом. Посмотрев на них, Волдырин подумал: «Где это я видел их?» Он стал рассматривать девушек, сидящих в зале, но что-то знакомое в облике Ольги заставило его снова повернуть голову в ее сторону, Петр Глебович встретился со строгим, напряженным взглядом Ольги и похолодел. Перед его глазами всплыла сцена в чайной Дома колхозника девушка с темно-карими глазами, чемоданчик в ее поднятой руке, которым она чуть не ударила его по голове. И ударила бы, если бы не подбежал к ней парень в черном пальто. Сомнений не оставалось больше, это была та самая девушка.
Александр Денисович оборвал его размышления.
Прошу не шуметь, обратился он к собранию. Слово предоставляется Петру Глебовичу.
Волдырин встал, сунул каракулевую шапку в карман полупальто. «С чего же это мне начать-то? подумал тревожно он про себя. Всю речь, что придумал еще в поезде, сразу выдуло из головы».
В зале стало тихо. Волдырин видел блестевшие глаза девушек, яркие шарфы, платки и панамы. Одни из них улыбались, другие были хмуры, третьи казались равнодушными, четвертые ничего не выражали своими красивыми, милыми и по-юному открытыми лицами. Вербовщик распахнул полупальто, достал из бокового кармана пиджака вырезку из газеты постановление о мобилизации и сиповатым тенорком прочитал его.
И все? спросила девушка, сидевшая в первом ряду и выделявшаяся ярким полушалком.
Постановление мы и сами читали. Вы, товарищ вербовщик, скажите нам о бытовых условиях на болоте.
И вправду! закричали в один голос девушки. Говорите, как кормить будете!
В бараках все такая же грязь, как и в прошлом году, или будет почище?
Баки с кипяченой водой будут в этом сезоне или нам опять придется болотную воду пить?
Небось матерщинников не убрали?
Ишь чего захотела! раздался насмешливый голос от двери.
Девушки рассмеялись так громко, что председатель встал, постучал линейкой по столу и призвал к порядку.
Сквернословы нам не страшны, вот только бы они не воровали наш харч, громко заметила высокая девушка в солдатской шинели. В прошлом сезоне страсть как воровали.
Ничего, Домаша, они и в этом сезоне маху не дадут.
Как вы смеете так говорить! не вытерпел Волдырин.
Все это правда! крикнула худенькая девушка с веснушками на бледном лице.
Неправда! воскликнул Волдырин.
Докажите нам, что это неправда!
Нет, не доказывайте, вмешалась Ольга. Вы, товарищ Волдырин, расскажите собранию, что сделано трестом в смысле улучшения быта торфяниц.
У нас. Волдырин, лодырей среди девушек нет. Из нашего села почти сто пятьдесят девушек добровольно едут.
Поднялся такой шум, что задребезжали стекла в рамах. Александр Денисович застучал громче линейкой и прикрикнул на девушек.
Волдырин проклинал село, в котором оказалось больше половины доброволок. Бросив колючий взгляд на Ольгу, вербовщик выругался про себя и поднялся. Волнуясь и кашляя, он ответил на вопросы девушек, коротко отметил значение торфа для военной промышленности, потом гневно говорил о фашистах, которые напали на СССР, и красочно о победах Красной Армии.
Ни о ком из торфяниц других областей так не гремит слава на торфяных полях Шатуры, как о рязанских девушках. Да здравствуют рязанские девушки-торфяницы!
Эти слова Петр Глебович, багровея, натужно выкрикнул, вскинул руку, немножко подержал в воздухе и резко, как только раздались аплодисменты, опустил ее. Он осторожно сел на стул и наклонил голову. На его розовой лысине блестели капли пота. Рукоплескания стихли, наступила тишина. Никто больше не задавал вопросов Волдырину: каждая девушка считала, что неудобно после таких аплодисментов беспокоить вопросами человека. Стараясь проверить впечатление, Петр Глебович бросил взгляд на Ольгу и Дашу обе девушки сидели спокойно и смотрели в зал. «Нет, эти не были в Доме колхозника, хотя они и похожи на тех», подумал он и окончательно успокоился.
Кто желает выступить? спросил председатель сельсовета. Прошу!
Дайте мне сказать, Александр Денисович! крикнула коренастая девушка с высокой грудью и крупным ртом на широком, скуластом лице.
Просим, Лена, к столу! От стола всем слышно будет.
Лена поднялась и, запахнув короткое пальтишко, направилась к столу. Она стала возле Ольги и, касаясь локтем ее плеча, опустила глаза. Все смотрели на нее и ждали, что же она скажет.
Вот я, девушки, проработала на болоте восемь сезонов, дня через три-четыре начну отрабатывать девятый. Хорошо, что я еще здоровая и могу зарабатывать. Но у нас имеются и такие на селе, которые, к примеру, проработали два десятка сезонов, потеряли здоровье на этой работе, а теперь больны и никто ими не интересуется. Это, девушки, так! Правда! Сколько раз они обращались в торфяной трест, в Шатуру-то, и в другие учреждения, чтобы оказали им помощь полечили бы их от болезни, помогли Трест и другие учреждения не только не оказывают им помощи, а даже не удосужились ответить на их письма
Отвечать на письма у них не в моде! крикнула худенькая черноглазая девушка в белой панамке.
Это уж так заведено у начальников не отвечать, продолжала Лена. За примером нам, девушки, не надо ходить, мы можем указать на стахановку Лукерью Филипповну.
Так, Лена! Лукерья все здоровье потеряла на болоте, восемнадцать знамен ее вот стоят, а про нее забыли! поднявшись со скамейки, крикнула Ариша Протасова и указала на древки с красными знаменами.
Ариша, помолчи! оборвала Даша. Уж ты-то не надорвешь пупок на болоте! Не ссылайся на Лукерью Филипповну, она не нуждается в твоей защите. Вот если бы ты была, как она и другие торфяницы, стахановкой, тогда бы другое дело!
Так, так, девушки, донеслось из последнего ряда. Впрочем, я сама отвечу Елене и Протасовой.
Девушки встретили слова женщины громкими аплодисментами, возгласами:
Просим, тетя Луша, просим!
Елена смутилась, покраснела и, махнув рукой, ушла на свое место.
От двери отошла широкоплечая женщина, ее большие серые глаза улыбались. Она медленно пробиралась между девушками, стоявшими в проходе. Ольга поднялась и предложила ей стул.
Лукерья Филипповна, сядьте.
Спасибо, Оленька, тихо поблагодарила Ганьшина и ладонью по-матерински провела по ее щеке, спасибо, родненькая.
Потом она, положив левую руку на спинку стула, выпрямилась и, передохнув, медленно, отрывисто, обдумывая каждое слово, стала говорить:
Это верно, что я была больна, но я поправилась и не считаю себя инвалидом. Инвалидкой меня сделали Лена и Протасова. Для чего это они сделали? А для того только, чтобы, показывая на меня, мутить отсталых девушек. Болезнь, конечно, сильно напугала меня, тяжело я переживала эти дни. Главное же, девушки, тяжело было то, что я думала болезнь затянется, задержит меня, опытную торфяницу, дома и я не попаду на заготовку топлива. Теперь я, товарищи, здорова, даже очень здорова. Я еду вместе с вами и в этом сезоне.