А вот она, твоя Даша, сумела родить!
Бабушка Ульяна, тихо, не поднимая блеснувших усмешкой глаз, заговорила Ольга, я уж признаюсь вам Вы только никому не говорите, особенно маменьке
Как это можно, красавица! подхватила Ульяна. Умру, а не скажу!
Ребенок мой!
Твой? Ну, это, девка, брешешь! Как же это я могла не заметить? Пуза-то ты не могла спрятать от моих глаз Не верю, не верю! Кхе-кхе!
Мой, твердо повторила Ольга. Я только на время отдала его Даше, чтобы мама А пузо я, бабушка, прятала от людей больше, признаюсь, от вас И мальчика я родила в Рязани, в Доме колхозника. Был он маленький-маленький, не больше тех кабачков, что растут у вас на огороде, только длиннее.
Да что ты, девка!
Истина, бабушка Ульяна!
От кого же ты родила?
И сама не знаю, смутилась Ольга и провела ладонью по глазам, чтобы отмахнуть полымя платка.
Как не знаешь? привскочив, прошипела Ульяна. Тут ты и врешь, девка!
Не вру. Как же я посмею соврать вам! Я пошла за Оку по ягоды. День был жаркий. Ягоды собирала на поляне поляна от них была красная, как ваш платок. Я наполнила ими корзинку, устала, растомилась, легла на спину и, глядя в синее небо, задремала. А в это время и подсыпался ко мне какой-то Ольга замолчала, склонила голову и вздохнула.
Так не знаешь кто? Платок задергался, словно под ним забегали мыши. А рожу-то его видела?
Видела, ответила тихо Ольга.
Ну?
Лица его, бабушка, не видела. Видела только рожки, рыжую клинышком бородку и копытца такие, как бывают у козлика.
Ой, девка! Ты это из какой книжки сказку напеваешь? Не смейся! Поди раньше материно молоко вытри с губ. Так я тебе и поверила!
Привстав, Ульяна поправила на плечах платок и притопнула валенком.
Что вы сердитесь? Хоть верьте, хоть не верьте мне, а ребенок мой! Мой Костенька! сердито, с обидой, воскликнула Ольга и отвернулась от старухи. Про копытного и рогатенького я, конечно, соврала. Он пришел ко мне в образе козла уже после того, как ушел от меня красавец Что за парень, не знаю.
Ульяна окончательно успокоилась, пожевав губами, заговорила о другом:
Лушка, ударница-то, больна от болотной воды. От торфа. Восемнадцать ударных знамен в сельсовете. Эво, кхе-кхе, сколько заслужила!
И совсем не больна, возразила Тарутина, бригаду девушек подбирает для себя. Правда, подбирает девушек не в нашем селе, а в соседних. Да, Лукерья Филипповна болела, но не от работы на торфу.
Говорят, что вы, комсомолки, хотите празднество в честь Лушки устроить? Юбилей отпраздновать? Мало, что ли, для ее славы восемнадцати ударных знамен? Кхе-кхе! глядя не на Ольгу, а в сторону, колюче проговорила Ульяна.
Лукерья Филипповна достойна этого, она четверть века проработала на добыче торфа, горячо сказала девушка и пояснила: Наша Советская власть чтит тружеников.
Кхе-кхе! откашлялась старуха и съязвила: Начальнички ничего не сделают для Лушки. Так и будет, как говорю. Кхе-кхе
Ольга бросила взгляд на старуху, на ее маленькие злые глаза, на толстые, как улитки, губы и побледнела. Она ничего не смогла возразить Ульяне. Ольга вспомнила свой разговор с заместителем начальника треста относительно Лукерьи Филипповны Не простившись, она опрометью бросилась от Ульяны и побежала под гору. В ее глазах плыл, колыхался платок старухи; он шелестел, клекал, плевался ядовитыми словами:
«Лушка-то больна Восемнадцать ударных знамен Кхе-кхе»
Около сельсовета Ольга остановилась. Сердце билось так, словно хотело выскочить из груди.
«Нет, не пойду сейчас в сельсовет, решила она, надо посоветоваться с Дашей».
* * *
Ольга не застала Дашу дома, та ушла к сестре в соседнюю деревню.
Посиди, предложила бабушка, она вот-вот явится. Ушла ранехонько, да и делов у нее там на грош: прострочить на машинке пару рубашек для Кости.
Костя играл в игрушки у большого сундука, покрытого ковровой дорожкой. Мальчик за две недели поправился, порозовел. На нем была серая курточка, такого же цвета штанишки и новенькие валенки.
Ольга подошла к нему и села на угол сундука. Костя посмотрел на нее и положил ручки на игрушки.
Я не возьму, сказала Ольга. Я в городе куплю еще игрушечек тебе. Хочешь?
Купи и мно-о-го! проговорил мальчик. Большого коня с колесиками. Я ездить хочу на нем.
Коня? улыбнулась Ольга. Такого коня, милый, теперь трудно купить. Куплю, когда война кончится. А мишку-медведя привезу обязательно.
И танк, сказал серьезно Костя, я буду стрелять пук-пук! И самолет
Ольга рассмеялась, поцеловала Костю. Она прошла в комнату подруги, села у окна и облокотилась на подоконник. Изба Даши стояла на пригорке. Из окна была видна Ока; ее левый, крутой берег обнажился от снега и желтел глиной. Стволы сосен казались бронзовыми в свете солнца, их вершины ярко-синими. Луговая сторона реки пестрела проталинами. На огородах обнажились грядки из-под капусты, и белели кочерыжки. В садике чирикали воробьи: «Весна идет, весна идет!»
Кудахтала курица за стеной, кряхтел поросенок. Из стойла доносилось беспокойное, протяжное мычание коровы.
Прислушиваясь ко всем этим звукам, Ольга улыбнулась и, вздохнув, подумала: «Да, весна идет».
В избу вошла Даша, сбросила с себя короткое пальто, пуховый платок и спросила подругу:
Давно ждешь?
Нет, ответила Ольга.
Костя подошел к Даше. Она села на стул и посадила мальчика к себе на колени. Он обвил ручонками ее шею, прижался к ней и стал целовать ее. Лицо Даши, свежее и разрумянившееся от ходьбы и свежего воздуха, засветилось счастьем.
Николай Терентьевич прислал письмо, сказала Даша Ольге. Командует полком. Просил передать тебе сердечный привет.
Спасибо. Пошли и от меня привет ему.
Уже послала, просияв васильковыми глазами, ответила Даша, и от тебя, и от себя, и от бабуни, а поцелуй, она звонко чмокнула мальчика в щеку, от сыночка.
Костя понял это как начало игры и, запустив обе ручонки в белокурые локоны свой «мамы», в один миг растрепал у нее всю прическу.
Я насчет Лукерьи Филипповны, серьезно проговорила Ольга.
Я была у нее, сказала Даша, и морщинка пересекла ее красивый лоб. Луша действительно болела. Теперь она поправляется. Жила во время болезни трудновато. Мы, молодежь, надо признаться, недоглядели, не помогли ей вовремя. В этом мы виноваты. Ведь живем с нею в одном селе
Вот это-то и скверно, вздохнула Тарутина. У нее и родных нет, а мы
Мы, конечно, виноваты, но не настолько, сказала мягко, как бы неуверенно Даша. Чай, сама знаешь, что девушки крепко работали в колхозе за мужчин: вывезли навоз в поля, ухаживали за скотом, заготовляли дрова. Многие из нас работали и на железной дороге боролись с заносами. А когда Луша болела, мы ремонтировали машины в МТС.
Заметив, что подруга нахмурилась, Даша поспешила успокоить ее:
Я все это сказала не в оправдание. Ты, конечно, понимаешь меня. Я и другие девушки как узнали, что Лукерья Филипповна больна, трудновато ей, так немедленно навестили ее, немножко помогли ей продуктами.
Луше нужна не такая поддержка, а общественная. Она ведь двадцать пять сезонов отработала на добыче торфа. Четверть века на болоте Мы с тобой знаем, что это за труд.
Знаю, вздохнула Кузнецова. На Лушу показывают отсталые девушки и женщины, говорят: «Вот вам и ударница! Кричали о ней и прославляли ее в газетах, на собраниях, в пример нам ставили»
Так говорят сплетницы, вроде старухи Ульяны да такие девушки, которым лень работать! с возмущением перебила Ольга. Но все же, Даша, когда нас призывают помочь фронтовикам, надо добиться, чтобы к таким героям, как Луша, было внимание. Иначе вся наша агитация за создание добровольческих бригад торфяниц ни к чему.
Все это, конечно, так, вздохнув, согласилась Даша. Встретила я на днях заместителя директора, стала говорить ему о Лукерье Филипповне. Он грубо оборвал меня. «Слышал от твоей подружки. Не время, да и не богадельня мы» Я начала возражать, а он: «Ты что, не знаешь, что война?! Будешь бузить, так посадим за подрыв трудового фронта». Посмотрела я на его жирную морду, подумала с горечью: «Это мы-то подрываем трудовой фронт?» и хотела плюнуть ему в рожу да уж не знаю, как и удержалась.