Не прошло и пяти минут, как Михримах с жадной непосредственностью потребовала бумагу и перо, выгнала меня из-за моего стола и принялась записывать мои объяснения. Глаза ее горели; мне было сложно сосредоточиться на латыни, так прекрасна она была!
Кто бы мог придумать использовать уроки латинского языка для того, чтобы понравиться женщине?
Только с моей Михримах могло сработать столь странное средство соблазнения!
В своей жажде знаний она напрочь забыла о холодности и дистанции; говорила со мной запросто, смотрела прямо, улыбалась открыто.
Я чувствовал себя совершенно счастливым.
теперь она сама заходила ко мне каждый день. Я и подумать не мог, что найду в ней столь усердную ученицуэта черта ее натуры была ранее скрыта от меня. С удивлением каждый день я открывал себе ее умсовсем неженский, готовый к логичным стройным рассуждениям. Это совершенно точно не было качеством, которое мы обыкновенно ценим в женщинах; и сперва я был несколько обескуражен, столкнувшись с ее ясными рассуждениями, недюжинной памятью и аналитикой. Должен признать, что пару вечеров я провел в унынии, не умея справиться с тем, что обнаружил в ней.
И только еще через пару занятий меня осенило ясное и простое соображение: я могу найти в своей супруге равную мне личность.
Это было открытие, далеко не рядовое и удивительное в своей очевидности. Однако раньше мне и в голову не приходило смотреть на женщин как на потенциально равных мне. Да, женщину должно уважать, женщиной нужно восхищаться, и с нею стоит быть бережным. Эти создания удивительно хрупки и неприспособленны к жизни. Женщина, конечно, обладает сознанием, Создатель наделил ее душой, но в остальном она близка детям и животным. Разве же можно ожидать от этого слабого эфемерного создания, что оно сможет хоть в чем-то приблизиться к уровню мужчины?
Но моей жене удалось меня поразить. Я с удивлением открывал для себя ее уми убеждался все полнее, что он ни в чем не уступает мужскому. Она в своей способности мыслить так же сильна, как и я; а значит, я могу обрести в ней надежного союзника.
Не в силах справиться с удивительностью своего открытия, я стал пытаться завести с ней беседы не только о латыни. Но и в других чисто мужских темах разговора она показывала себя как человек понимающий, рассуждающий, умеющий вникнуть в суть ситуации.
Время шло, и я все настоятельнее чувствовал свою потребность высказать ей мое восхищение ее умом; но как это сделать, чтобы не оскорбить ее? Прилично восхищаться женской красотой и изяществом; но сравнить женщину с мужчинойразве не будет для нее оскорблением?
Я маялся несколько дней, но неожиданно она сама дала мне повод высказать мою мысль.
Это случилось после бурного обсуждения реформ Лютера, где мы не сошлись во взглядах, но она весьма доходчиво и рассудительно приводила аргументы, которые, хоть и не переубеждали меня, тем не менее вызывали уважение.
Она вдруг прервалась в своей горячей аргументации, улыбнулась:
Впрочем, давайте закроем эту тему, помолчав, с той же улыбкой добавила:Вы первый человек, паша, с которым я могу так прямо обсуждать столь интересные вопросы.
Я счел случай подходящим и решился, высказав наконец:
Госпожа, не прогневайтесь, но вашим умом я восхищен даже в большей степени, чем вашей красотой! Вы удивительны; ни разу не встречал в женщине ум столь глубокий, чтобы не уступал мужскому!
Выговорив это, я тут же испугался своей почти грубой откровенности; но она лишь смущенно потупилась, потом ответила:
Мне очень радостно это слышать, паша, потом встала, собираясь уйти, но вдруг приостановилась возле меня, сама, первой взяла мою руку в свою, сжала ее, быстрым, словно украденным движением дернула наверх и прижала мою ладонь к своим губам, столь же быстро отпустила и, взметнув молочным шлейфом своего платья, выбежала раньше, чем я успел что-то сказать или сделать.
Звук ее спешащих шагов отзывался в моем колотящемся сердце.
Кажется, я нашел к ней ключик там, где и не думал искать. Быть признанной и принятойнеужели так просто?
Глава седьмая. Закатные волны
* * *
Не могу сказать, чтобы очень уж хорошо знала мужчин. Откуда дочке султана их знать? Мне не положено было с ними общаться. Отец и братьявот мужчины из моего окружения. А если и попадет в поле моего зрения ктотак только слуга, человек, не только своим положением, но и уровнем развития бесконечно далекий от меня.
Тем не менее, я привыкла знать о себе, что я очень красива, и что любой мужчина непременно будет очарован мною. Поэтому и чувства Рустема-паши ко мне не были удивительныконечно, он не мог не попасть под обаяния моей красоты.
Но этим дело не ограничилосьон увидел нечто большее во мне. Он увидел мой ум, мою личностьи восхитился ею!
это потрясло и взволновало меня до глубины души. Знакомые мужчины не держали меня за равнуюдля отца я была малышкой-дочкой, Мехмет видел во мне младшую сестренку, которую нужно опекать, Селим и Баязед тоже в первую очередь отмечали, что я девчонка, а значит, по определению слабее и ниже их по статусу.
Матушка больше других знала мой характер, но и в ее отношении ко мне было много снисхождения: она видела и продолжала видеть во мне ребенка, не желая замечать и признавать, что я выросла.
Рустем был первым, кто увидел не ребенка, не женщину, не красавицу-дочь султана, а меня, меня-настоящую.
Мое потрясение было несказанно. Я не могла осознать, как это может так быть? Как кто-то может видеть и понимать меня? Я привыкла быть замкнутой в своем одиночестве, скрывать свои мысли, не выдавать своего умаматушка с детских лет приучила меня, что женщине должно казаться наивной глупышкой с мужчинами.
Я не желала понравиться Рустему, но привычка скрывать свой ум так въелась в меня, что я пыталась быть глупышкой и с ним. Лишь жажда новых знаний, лишь понимание, что он может научить меня многому, приоткрыли эту маску и вывели меня-настоящую на поверхность.
И он увидел, и принял, и понял!
Это были совершенно незнакомые мне чувства. Я обрела человека, с котором могла говорить обо всем! Наука и политика, религия и языкидля нас не было запретных тем. Он с одинаковым уважением выслушивал мои аргументы обо всех тех вещах, в которых женщине смыслить не пристало. Он говорил со мной на равных, как со взрослой, как с мужчиной, и я чувствовала большой прилив воодушевления. Перед собой не имеет смыла лгать: Рустем-паша оказался даже умнее меня. Но я вполне прощала ему это: в конце концов, он и прожил в два раза дольше. Зато теперь он может научить меня тому, что знает и понял сам!
Беседы с ними были удивительны; я никогда и ни с кем не вела таких разговоров. Я могла высказать свои мысли и суждения, не боясь быть осмеянной или отвергнутой. Наши разговоры были такими яркими и живыми; и он явно получал от них столько же удовольствия, сколько и я.
Теперь я ждала вечером с нетерпением, и сразу спешила к нему, чтобы после урока латыни начать или продолжить интересный разговор. Было так забавнопока он объяснял мне нюансы языка, то расхаживал по кабинету, бурно жестикулируя. Но после урока, когда приходило время разговора, он пристраивался на краешек своего стола из красного дерева, чтобы иметь возможность смотреть на меня. Он выглядел крайне забавно, и по его виду казалось, что нет ничего удобнее, чем сидеть на столе. Иногда у меня возникало искушение и самой попробовать, но я отметала такие несерьезные мысливыбор паши был обусловлен отсутствием в его кабинете второго кресла.
Должна отметить, что и то единственное, обитое алой тканью кресло, которое узурпировала я, не отличалась большим удобством. Жесткое и сделанное под мужскую фигуру, оно казалось мне весьма посредственным, но пытаться протащить в кабинет паши что-то другое казалось мне неудобнымв конце концов, я и так выжила его из наших покоев, наводить свои порядки еще и в этой маленькой комнатушки было бы слишком.
Не знаю, что предполагалось сделать в этой комнате изначально, но, когда в нашу первую брачную ночь между нами установилась эта форма отношений, паша оборудовал ее под свои нуждыпритащил откуда-то стол, кресло и узкую тахту. Здесь он работал и спал, и успешно не попадался мне на глаза первые недели нашего брака.