Искупление - Элеонора Гильм

Элеонора ГильмИскупление

Пролог

 Мужики принесли его.  Подруга погладила плечо Аксиньи, глянула на нее тревожно.

Аксинья кивнула. Не нужны ей были объяснения, и так ясно, кого несли сейчас к избе мужики. На широкой сосновой доске узкий сверток замотан в полотно белого льнаМарфа дала, не пожалела доброй ткани.

Аксинья вышла на порог и схватилась за перильце, ноги ее подгибались, горло пересохло, а перед глазами сгущалась тьма. Как посмотреть на него, как пережить, как прощения молить за содеянное

Снявши шапки, мужики осторожно положили на стол доску с полотняным свертком. Перекрестились перед покойником, поклонились иконам. Георгий Заяц бросил сочувственный взгляд на Аксинью, но побоялся вымолвить хоть словотак страшен был ее вид.

 Георгий, ты скажи, как он  Она теряла слова, не понимала, как завершить страшный свой вопрос.

 Он лежал подле коровы. Рядом рога коровьи кости, обгоревшие.

 Мучился?  зачем-то спросила она и спохватилась. Ведь и сама знала о том, как страшна смерть сгоревшего заживо человека. Одна надеждаупавшие стропила могли быстро оборвать мучения. Да кто ж теперь узнает

Аксинья и подруга ее, Прасковья, застыли над покойником. Последнюю ночь проведет он в доме невесты своей, а потом отправится на место вечного успокоения, под бок к отцу.

Аксинья трясущейся рукой откинула белое полотно. Попрощаться с ненаглядным родичем, посмотреть последний раз на милое лицо Саван выскользнул из ее рук, и она медленно осела на пол. Прасковья подхватила ее, потащила к лавке, протянула ковш с водой. Закопченное, темное, высохшее, оскалившееся в непристойной ухмылке лицо не похоже на родной лик, как бес не похож на ангела. Жестокий огонь исказил цветущее жизнью лицо, высушил тело, и даже привычная ко всему Аксинья не могла избавиться теперь от этого образа

Глава IСемья

1. Раздоры

Рано сгустившаяся тьма таилась за окном, шепталась с бесами, напевала колдовские заклинания. Избу освещали две лучины, вставленные в кованый поставец. Тихо поскрипывала в задней части избы люлька. Сплетенная из липовой коры, украшенная солнцем и звездами, она, по всей видимости, использовалась не первый раз. Под нарядным белым покрывалом спал младенец. Люльку качала пожилая женщина, и в полудреме не оставлявшая своего занятия. Темные волосы ее обильно украсила седина, лицо хранило следы давней красоты и больших печалей.

Под люлькой растянулся черный кот, нахально растопырив лапы. Сидящий рядом мальчуган крутил тряпичную куклу, пытаясь оторвать голову в нарядном красном платке.

 Васька, отдай куклу. Не для тебя делана,  подняла голову от шитья молодуха. Не старше двадцати лет, ладно скроенная, с пучком темно-русых волос и тихим голосом, всем была бы она хороша, кабы не темное пятно, обезобразившее милое лицо. И ласковый взгляд болотно-зеленых глаз, брошенных на сына, и чуть вздернутый нос терялись под наказанием Божьим, портившим природную красу.

 Пусть побалуется, Софья, мал совсем. Я новую тряпичницу смастерю,  сказала темноволосая женщина, лицо которой пряталось в тени. Она рассыпала на дощатом столе засохшие стебли и листья трав и перетирала их в труху.

 Мой сын, мне знать лучше, что ему делать дозволено, а что нет.  Софья возразила все тем же тихим голосом, но сын ее вскинул испуганный взгляд.

 Исяаа ись.

 Есть хочешь, Васенька.  Темноволосая женщина ссыпала последнюю горстку травы в мешок и встала из-за стола.  Сейчас каши поедим.

Легким движением она вытащила из печки небольшой чугунок и стала соскребать остатки со стенок. Теперь стало видно, что она молода, немногим старше Софьи. На узком лице горели темные глаза, чуть вытянутые к уголкам. Они выдавали инородческую кровь, текущую в ней. Темные волосы чуть пушились на висках, выбившись из косы. Ладная фигура, небольшие руки выделяли ее среди крестьянок, обычно пышных и ширококостных.

 Аксинья, отдай моего сына.  Софья выдернула у темноволосой молодухи ложку, принялась кормить сына сама, ударив его деревянной ложкой по губе. Васька разнюнился.

 Сусанка твоя как на дрожжах растет на молоке. Чужих детенышей молоком кормишь А мой Васька пусть кашей давится!  Софья звенела раздражением и даже имя Аксиньиной дочки не выговорила, а выплюнула в лицо.

Кто ж виноват, что крестили младенца в день поминовения Сусанны Солинской. Редкое оно, чудно звучит. Во всей округе не сыскать женки с таким именем. Аксинья звала дочку Нютойв честь матери, но полное имя не забывала.

 Васька старше, уж отнят от груди, ему и каша сгодится.  Аксинья оттеснила невестку, ласково зашептала что-то крикуну. Она улыбнулась своим мыслям и засунула ложку с кашей в Васькин разверстый рот. Мальчонка охотно проглотил рассыпчатое варево.

 Что вы ругаетесь, девоньки?  Пожилая женщина вырвалась из объятий сна.  И меня разбудили.

 А как не ругаться, матушка? Голод измором нас возьмет. Или не видите, что творится?

 Софьюшка, молодая ты еще, резкая. Даст Бог, сами выживем, и дети голодными не останутся.

 Мне завтра маслица с молоком должна принести Дарья сыпь с лица ее сошла,  проговорила Аксинья.  Сказала, расплатится.

 Ты обещаешь, обещаешь, а толку Не могу я тут.  Софья сорвала с крючка платок и тулуп, выскочила на улицу.

Аксинья и Анна переглянулись. Сытый Васька крутился волчком, ничуть не расстроенный выходками матери.

 Да, доченька, неладное что-то творится с Софьей.

 Она как сухое сено, любая искравспыхивает. Изменилась.

 Все мы стали другими,  вздохнула Анна и затянула протяжно:

Бай-бай, бай-бай!

Спи-ко, Нюта, в зыбке старой

На периночке пуховой.

Бай-бай, люли, бай,

На периночке пуховой

Много перья петухова

 Спит Нютка?

 Спит. Посапывает тихонечко. Чудо-дитя, радость моя на старости лет. Ей да Васькой живу, о них молюсь и забочусь,  бормотала Анна себе под нос.

Аксинья подошла к люльке, отодвинула белое покрывало и нежно поправила одеяло. Несколько мгновений она не отрывала взгляд от крошечного носа и румяных щек.

 По сию пору поверить не могу. У менядочь После стольких лет Проснусь ночьюи вздрагиваю. Привиделосьиль правда.

 Такое счастье не привидится,  устало улыбнулась Анна.

 А ты кто? Что ж такое делается?  Их приглушенный разговор был прерван истошным криком Софьи.

 Да что приключилось опять? Матушка, сиди. Я посмотрю.

Васька оживленно крутил темной кудрявой головенкой. Отбросив в сторону тряпичную куклу, он, чуть пошатываясь на крепких ножках, пошел к двери вслед за Аксиньей.

 И тебе, внучок, любопытно. Сейчас, все узнаем,  отвечала Анна тем напевным голосом, каким обращаются женщины к детям.

Аксинья в легком летнике вышла на крыльцо. Возмущенная Софья уставилась на ребенка, закутанного в тряпье. Сверкали испугом его темные глаза, все остальное спрятано было под тряпками.

 Ты смотри! Стоит и ответить не может. Немой, что ль? Что молчишь, будто в рот водицы набрал?  Софья опять перешла на крик.

 Когда-то Мышкой я тебя звала Ошибалась, ты будто собака Лаешь, лаешь

 Что?

 Пошли в дом. И ребенка веди. Отогреется, может, скажет словечко.  Аксинья погладила плечико ребенка и отворила дверь.

Нежданный гость шмыгнул в избу и прижался к теплому боку печки, будто к матери родной. Сгорбившись, он сел на пол, обнял колени, бесприютным зверенышем смотрел на женщин.

 Аки!  радостно завопил Васька, следом из колыбели донесся писк. Возня и шум разбудили младенца.

 Ах ты, Нютка-прибаутка. Голодная? Сейчас-сейчас.

Анна вытащила девчушку из люльки и подала Аксинье. Скинув летник и расшнуровав рубаху, та вытащила полную грудь с синими прожилками и подвинула темноволосую головку дочки к набухшему соску. Софья с осуждением взглянула на золовку, хотела что-то сказать, но ласковый голос Аксиньи, обращенный к найденышу, перебил гневливые ее слова:

 Ты не бойся, не обидим тебя. Чей ты, что на крыльце нашем делал?  Ребенок не отвечал. С открытом ртом он смотрел на Аксинью, ее белую грудь и умиротворенное лицо.

 Ишь как смотрит. Тоже, поди, присосаться хочет.  Софье не давал покоя ребенок.

Найденыш скинул с головы дырявую тряпицу, что заменяла платок. Мальчик лет десяти, тощий до изнеможения, с тонкой шеей, он казался забитым и голодным. На голове колтун темных волос, не знавших гребешка. Под черными глазами наливались синяки. Темные ресницы, искусанные губы, грязная шея.