«Не пей первым», объявился, как всегда некстати, проклятый Второй.
«Ох, этот внутренний голос! Ну зачем так не доверять хорошим людям?»думает Вербин, стоя на самой верхней ступеньке аэрофлотовской лестницы и в последний раз жадно оглядывая столь дорогие ему лица, он должен их запомнить. Вербин опасается, что в эту последнюю минуту замутненная его двойником душа становится кому-то из них видна. И ему делается неловко, он отводит взгляд от уставившегося на него плачущего Председателя Ученого Совета.
«Боже, и откуда только во мне ЭТО?»думает Вербин и опускает глаза.
Он и не замечает, когда это ему сунули сверток. Кто? Неизвестно! Люди, хорошие, добрые люди.
Напоследок Вербин машет в круглое аэрофлотовское окошечко своим товарищам.
В свертке, который он разворачивает с умилением, лежит книга Н. С. Лескова «Левша».
Растроганный Вербин сразу же, разумеется, понимает намек. Взволнованно шепчут его губы: «Не подведу, не ударю в грязь лицом» Он так волнуется, что вынужден посмотреть по сторонамне слишком ли заметно его состояние. Но сидящие рядом уже закрыли глаза, делают вид, что дремлют. «Ну и слава богу!»приятно думается Вербину, но его ждет еще одна радостьраскрыв книгу, он на первой странице читает сердечное напутствие товарищей и аккуратные подписи Председателя, Заместителя Председателя, Секретаря Заместителя Председателя, Технического Секретаря Заместителя Председателя.
«Какие люди!»сладко думает Вербин. В очертаниях белоснежно чистых облаков он угадывает их профили: Председателя, Заместителя Председателя и так далее.
«Ну и дурак же ты», не унимается внутренний голос.
5
«Послушайте, в который раз пришли на память наставления врача. Откуда в вас это недоверие к людям? Вы разве не видите, среди кого живете? Кто вас окружает? Разве можно на все хорошее, что исходит от людей, отвечать так неадекватно. И откуда в вас все это?..»
Вербин, насупившись, слушал лечащего врача.
«Но ведь все это неправда, рвался наружу проклятый внутренний голос. В истории с открытием все было не так. Ведь я все напридумывал»
О, этот бедолага Вербин! Ну и фантазер же! Хотя, с другой стороны, не будь он таким выдумщиком, не было бы и его открытия.
А Вербин Второй все порывался рассказать о старике, который вместе с поздравлениями сказал Ликующему Вербину пророческое: «Открытиеэто, конечно же, очень хорошо, но я желаю вам от всей души, чтобы вам его простили» Тогда Вербин Первый посмеялся в душе над стариком, но уже в самом скором времени почувствовал жестокую правду пророческих слов. В настоящей истории все гораздо прозаичнее. Там, например, его, счастливого, вернувшегося из Комитета, где только что было зарегистрировано его открытие, прямо на пороге, не давая войти в родное учреждение, отчитали за опоздание, потом тянули с торжественным вручением диплома и так до сих пор не вручили. «Зачем людей дразнить», сказали тогда и говорят теперь. И уж какие там члены-корреспонденты и заграничные поездки! А число анонимок было таким, что ими можно было бы опоясать земной шар не один раз
Обо всем этом хотел сказать внутренний голос. Но, увы, Вербин Первый не позволил.
Поэтическая душа доктора Вербина не хотела видеть в луже ничего, кроме солнца, и она видела его, несмотря ни на что!
Конечно, может быть, ему и хотелось поведать людям всю правду, но он не был уверен, что его станут слушать, и потому молчал: пусть остается все как было, вернее, как не было.
А пока каждый делал свое дело: Вербин командовал, врач наставлял.
6
А когда два Федора, Холопов и Зов, двинулись по бранному полю, затихшему вдругто оборвалась битва с последним человеческим крикомискать великого князя, почудилось Вербину: то Признание и Слава были в облике простых воинов.
Вербин замер, вытирая рукой взмокший лоб, облизывая пересохшие губы. Так и хотелось отсюда, со своего места, снизу крикнуть имдескать, вот он там, лежит целехонький, да не там, а вот там
Он даже и крикнул было вырвавшееся из него «та-а-а», да вовремя спохватился, успел оглянуться и напоролся на хорошо знакомый ему по сегодняшнему дню холодный, даже ледяной взгляд одного из той самой толпы, которая уже выказала за сегодняшнее утро ему свои знаки внимания. Вовремя занывшая спина и привкус крови на разбитых губах напомнили ему об этих событиях.
Но он в себя, вовнутрь, зажав рот рукой, кричал все-таки, указывая, куда им следует идти, чтобыуж он-то, Вербин, знал цену промедления, чтобы они поскорее, тут дорога каждая минута, да что минута, каждое мгновениешли туда, куда следует, и не тратили понапрасну драгоценное время, которое в таком ничтожном количестве отпущено каждому из нас, смертных.
А когда те нашли пораненного князя, когда возопили в один голос: «Тута, тута княже наш нашелся», Вербин не удержался, закричал вместе с нимиуж это-то можно было ему, так он решил про себя.
Закусив до боли палец, как мальчишка, слушал Вербин раздававшиеся со сцены вечные слова, произнесенные над раненым князем у срубленной березы:
«Радуйся, иже наш древний Ярославе, новый победителю, подобный храбростию Александру царю, врагом победителю, истинны по вере Христове страдателю, нечестивому царю победа и срам, а тебе честь и слава!» И ответ слабеющего князя:
«Что ми поведаете? Скажите мне истину».
И добрый, не способный скрыть радость голос Владимира Андреевича: «О великий государь наш, по православии поборник и по Христове вере ревнитель и храбрый воин небесного царя, по милости божии и по пречистой его богоматери, и сугубыми молитвами сродник наших Бориса и Глеба, и молением русского святителя Петра, митрополита, и его способника и нашего вооружителя, игумена Сергия, и всех святых молитвами врази наши побеждени, а мы спасохомся».
7
Гудит праздничная Москва.
Кто зачем здесь: поглазеть, отведать старых русских лакомств, их специально напекли, настряпали, насолили, навялили, намочили к такому дню, ктона народ поглядеть, на представление, на ряженых, разыгрывающих сцены из давнишней жизни, ктона прибранную Москву поглядеть, сколько портретов героев по всем улицам, сколько указателей всякихтут, дескать, проезжал великий князь (хошь и ты иди той княжеской дорогой), тут Пересвет с Ослябей останавливались по дороге из Старо-Симоновского монастыря в Загорск к преподобному Сергиюпожалуйстаиди и ты, туткнязь Тверской после долгих колебаний в столицу съезжал «допомогти» Дмитрию Ивановичу, тутнародное ополчение двинулось в путь на Лопаснюиди пройдись и ты по тому пути. И переплетаются события давно минувших дней с только что пережитыми, и кажется, нет уже между ними ушедшего Времени, потому что в больших делах есть много общего, по времени почти не изменяющегося. И не зря чудится Вербину, что сегодняшнее касается и его, что среди имен героев кличут и его, Вербина.
Лечат те слова, исцеляют, возвращают к жизни (и правы были врачипомогает), потому что и про него в них, про его судьбу, его подвиг, открытие. И Вербин расправляет плечи, выпрямляется, чувствует, как крепче стоит на земле: не один он пострадал во имя отечества, не одного его пытались оклеветать, опорочить, расправиться с ним, выходило, что у него с великим князем путь одинза отечество, за справедливость, за истину.
Вербин стоял перед подмостками, высоко задрав голову, повторяя, как ребенок, каждое слово, произнесенное со сцены, завороженно уставился на разыгрывавших представление актеров.
И вот он вместе с Андреем Ослябей в схимнических одеждах, отбрасывает полы схимы встречный ветер, упал на глаза край куколя, перетянул тугой поясок рясу, впился в телобольно.
Они идут рядомчернец схимник, известный всему миру, и доктор, только сделавший первое свое открытие, но уже в силу этого оказавшийся по праву рядом, потому что и тот и другой сумел сделать для Времени, для Вечности что-то свое, единственное. Вербин отстал.
Сентябрь тем годом выдался теплый, яркий, разноцветный. Погода сухая, безветренная, ясная. На сторожевой башне Симоновского монастыря стоит Вербин с надвинутым низко на глаза куколем. С высоты взмывшей над монастырской стеной башни ему хорошо видно заречье и там Москва с златоглавыми куполами церквей. Проплывающие мирные облака словно останавливаются на время, чтобы разглядеть белокаменный Кремль да разномастный посад, прилепившийся к его высоким стенами айда дальше. Взгляд Вербина скользит дальше по водной унявшейся к полудню глади, отражению в ней прибрежных раскидистых ив, густой непролазной уремы, дальше по гребешку каменной извитой стены и падает на привычные монастырские делаборонуют отродившую землю, ложится она, укладывается поудобнее до следующего летушка, до другого урожая, может быть, еще большего, чем нынешний летошний. Спокойный труд навевает мирные раздумные мысли: