Совсем беспомощный, застыл я подле возлюбленного внука своего и уже собрался уходить.
Тут он сказал:
Дедуль, это бред какой-то, позвони ему.
Ненавижу мобильные, но купил себе железяку с международным роумингом накануне мы звонили Джейсону и Пегги из гостиницы.
Короче, я позвонил Кингу в Мэн, дозвонился, все объяснил. Он был очень любезен:
Господи, Билл, простите, пожалуйста, надо было передать записку с вами, флоринская почта худшая в Европе, на следующей неделе, наверное, дойдет. (Дошла через две недели.) Кто там сегодня дежурит? Ванья? Дайте ему трубку.
Видимо, Хранитель услышал кивнул и потянулся за мобильным. Я отдал ему телефон, Хранитель ушел в коридор, побродил там, и я уловил:
Ну конечно, мистер Кинг. И: Сделаю все, что в моих силах, мистер Кинг, даже не сомневайтесь.
Уилли глянул на меня, показал мне «окей» (незаметно, спешу прибавить), и тут вернулся Ванья.
Кивнул мол, следуйте за мной и пробормотал:
Ну что тут скажешь? Почта, сами понимаете.
Хорошо, что разобрались, ответил я.
Мне так неловко, мистер Голдман. Стивен Кинг объяснил, кем вы были.
Зря я не сообразил, что грядет, это «кем вы были» могло бы меня подготовить.
И смертельный выстрел:
Я ведь вас почитывал, знаете ли, числился, в общем, почитателем, вы были замечательный писатель некогда.
Зря это меня подкосило. Но понятно, отчего так. Я боялся, что он прав. Я написал немало вполне пристойных книжек. Но это было в стародавние времена, в другой стране. Отчасти потому я и мечтал погрузиться в «Ребенка принцессы». «Принцесса-невеста» научила меня, что я хочу писать романы. Я надеялся, что ее продолжение сделает меня писателем снова.
И тут Уилли закричал:
Он и сейчас замечательный!
Тш-ш, не волнуйся, сказал я ему. Ну правда, ничего страшного.
Уилли взглянул на меня, и я хотел спрятаться, но он все прочел в моих глазах.
Злой Ванья поднялся по лесенке, распахнул дверь, пропустил нас внутрь и отбыл.
Мы остались в Святилище одни.
Я его ненавижу! кипел Уилли.
Думаете, мне не хотелось его обнять? Но я сдержался, пробормотал только:
Пора слегка поработать, и стал озираться.
Комната оказалась невелика. Тысячи писем все разложены по категориям, семейные фотоальбомы все снимки внизу подписаны, каждый растолкован.
Я-то рассчитывал на дневники Моргенштерн славился педантизмом. Пока же, чтобы сориентироваться, я рассматривал фотоальбомы хотел прочувствовать его жизнь в период творческого расцвета.
Тут Уилли сказал замечательное:
А ты знал, что граф Рюген убил Иньиго?
Я развернулся к нему:
Ты что такое говоришь?
Он встряхнул записной книжкой, выуженной с полки, и прочел:
«Утром проснулся с мыслью о том, что на самом деле Рюген должен убить Иньиго. Я понимаю, что тогда надо вычеркивать Здрасте, меня звать Иньиго Монтойя, и это жаль, но, если Иньиго умрет, Уэстли, сам недавно убитый, должен победить и Хампердинка, и Рюгена, а не стоит забывать, что главный герой у нас Уэстли».
Мы уже сидели за столом и вместе глядели в дневник периода «Принцессы-невесты».
Кто же знал, что такое бывает на свете?
Разве не чудо я с внуком сижу в Святилище Моргенштерна и вспоминаю папу как он читает мне на своем корявом английском и преображает мою жизнь навеки.
Уилли перевернул страницу, прочел еще:
«Я решил, что Иньиго не должен умереть. Полночи не спал, все писал сцену, где он убивает Рюгена, твердя свою реплику, а потом кричит: Я хочу, чтоб вернулся Доминго Монтойя, сукин ты сын!.. И, написав эти слова, я понял, что больше всего на свете хочу несбыточного чтобы вернулся мой отец В общем, Иньиго победит и выживет, а с Уэстли довольно и того, что он одолеет Хампердинка». Уилли взглянул на меня: Ничего себе. Чуть собственную книжку не угробил.
Я задумчиво кивнул любопытно, а со мной-то бывало такое? Помню, жуть как не хотелось убивать Буча и Сандэнса, но пришлось: в жизни они так и погибли, как я написал, не станешь ведь перекраивать Историю ради счастливого финала.
А тут на моих глазах Моргенштерн, перепахавший всю мою судьбу, делает то, что я первым же осужу, подумывает переписать Историю. Это неприятно.
Нет, вы поймите с тех пор как Флорин был могущественной европейской державой, миновало не одно столетие. Но некогда такие вещи были важны любая правда важна. Если почитать исследования, как я их читал, выяснится, что на свете и впрямь жил некий Виццини, хотя горбатость его так и не доказана к полному удовлетворению большинства ученых. Одна нога короче другой это да, это мы знаем. И что сицилиец это мы знаем тоже.
И да, он нанял Феззика и Иньиго. А Феззик ставил рекорды в турецкой борьбе кое-какие по сей день поражают воображение. А Иньиго Монтойя до сих пор считается величайшим фехтовальщиком в истории. Почитайте любой труд об искусстве меча и шпаги.
Ладно. Виццини их нанял сами знаете зачем, успеха они не добились, им помешал человек в черном, Лютик выжила. Теперь к делу: Иньиго убил графа Рюгена. Это факт флоринской истории. Я сам был в помещении, где жестокий вельможа испустил дух. (Специалисты опять-таки спорят, где именно в комнате наступила смерть. Лично мне по барабану хоть у бильярдного стола в дальнем углу.)
Но нельзя ради своей истории повернуть вспять Историю, убить Иньиго, бросить его умирать неудачником после всего, что он пережил во имя отмщения за отца.
Полистай еще, сказал я своему соратнику. Что там дальше важное?
Уилли перевернул пару страниц, вчитался, застонал.
Шекспир, сказал он. Надо?
Я ткнул в записную книжку мол, послушаем Моргенштерна.
«Почти всю ночь ходил из угла в угол. Вспоминал, как в детстве отец привез меня в Данию, в замок Эльсинор. И рассказал, что здесь, в этих стенах, разворачивалась величайшая на свете драма. Гамлет. (В исландской саге его звали Амлед.) И дальше рассказал, как дядя отравил отца Гамлета, потом женился на его матери и с каким наслаждением я все это прочту, когда чуточку поумнею Так вот, Шекспир использовал этот исторический сюжет, возвеличил его, но ради своих целей не менял. Скажем, не бросил Гамлета умирать неудачником В отличие от меня, который чуть не вынудил Иньиго проиграть жестокому Рюгену Какой стыд как я мог? Иньиго заслужил свое место в истории Флорина. Уэстли наш величайший герой. Нельзя обесценивать его победы Впредь клянусь быть осторожнее».
Словами не описать, до чего мне полегчало.
Потом вдруг удивительное дело настал обед. Мы просидели два с лишним часа медленно листали дневник, и десятой доли не осилили.
Жалко, что в гостиницу взять нельзя, сказал Уилли.
Но понимал, что это невозможно, таблички по стенам сурово вещали на всевозможных языках, что из Святилища нельзя выносить ничего, без никаких исключений.
А дневника про «Ребенка принцессы» ты не видел? спросил я. Мне не попался.
Он потряс головой:
Там и дневников-то немного. Может, он и не писал. Уилли отошел к полке и поставил на место дневник о «Принцессе-невесте».
Спрошу Ванью, может, у него в столе завалялся.
Дедуль, это не очень мудро.
Короткий вопросик что плохого-то?
Тут Малыш Уилли одарил меня взглядом и надо было видеть этот взгляд.
Что такое?
Не разговаривай с ним, а то он тебе еще что-нибудь скажет.
И то правда. Мы вышли из Святилища, потом из Музея, хотели поискать, где перекусить, но на улице было зябко, Уилли в курточке, а теплое пальто оставил в номере, хотел вернуться, так мы и поступили.
Я упал на кровать, а Уилли прямо в куртке ушел в ванную, долго-долго оттуда не показывался, наконец вышел, послонялся в той комнате, что была у нас за гостиную, и окликнул:
Дедуль?
Это на кого ты намекаешь?
Он терпеть не мог, когда я ребячился.
Хрюк-хрюк-хрюк.
Чего «дедуль»?
Может, гигантская птица? И он возник в дверях. В «Ребенке принцессы», в конце первой главы, где Феззик падает и обнимает Уэверли. А вдруг снизу подлетела гигантская говорящая птица и их спасла?
Говорящая? Я тебя умоляю. Может, историки и не знают, как Феззик умудрился выжить, зато я знаю, что Моргенштерн до такого идиотизма не опустится. Еще бы скалы в резину превратил, ну? Чтобы Феззик на них попрыгал и все бы спаслись. Немногим бредовее.