Я могу быть Лютиком
Кончай, ей же двадцать один год
Это что, сценарий? спросил красивый врач. Всегда мечтал стать кинозвездой.
Вы будете человеком в черном, сказал я ему. Потом ткнул пальцем в здоровенного врача в дверях. А вы возьмите Феззика.
И вот так я впервые услышал читку своего сценария. Полночи эскулапы и моя гениальная жена сквозь него продирались, а я мерз и потел, и меня трепала лихорадка.
Вскоре я вырубился. Помню, напоследок успел подумать, что здоровенный врач читает неплохо, а из Хелен, хоть эта роль и не для нее, вышла недурная Лютик, и да, красивый врач окостенелый, как труп, ну и что, подумаешь, зато я выживу.
В общем, так и началась жизнь моего сценария.
ОЗУ с «Фокса» послал его в Лондон Ричарду Лестеру Лестер, помимо прочего, поставил «Вечер трудного дня», первый фильм «Битлз», замечательный, и мы встретились, поработали, что-то утрясли. ОЗУ был страшно доволен, нам дали добро
и тут ОЗУ уволили, а вместо него пришел другой ОЗУ.
Вот что бывает в Большом Мире, когда такое бывает: со старого ОЗУ сдирают погоны, лишают его права вечерами по понедельникам посещать «Мортонз», и он уходит восвояси, сказочно богатый в свое время на такой неизбежный случай он подписал контракт, но опозоренный.
А на трон садится новый ОЗУ, и для него в камне высечена одна-единственная заповедь: ни один проект его предшественника ни за что не должен увидеть свет. Почему? Ну, допустим, снимут кино. Допустим, оно прогремит. Чья заслуга? Старого ОЗУ. А новый, который теперь сидит в «Мортонз» по понедельникам, проходит сквозь строй он знает, что коллеги над ним хихикают: «Вот козел, это же не его фильм».
Смерть.
Короче, «Принцессу-невесту» отложили на полку по всем признакам навеки.
А я сообразил, что упустил власть над нею. Книжка-то осталась у «Фокса». У меня есть сценарий подумаешь, великое дело; они могут и новый заказать. Переписать, что в голову взбредет. И я совершил поступок, которым искренне горжусь. Я выкупил у студии книжку на собственные деньги. По-моему, на студии заподозрили, что у меня другая сделка в кармане, другой план, ничего подобного. Просто до меня дошло, что книжка эта самое важное, к чему я в жизни своей имел касательство, и я не хотел, чтобы какой-то идиот все загубил.
После затяжных переговоров книжка вернулась ко мне. Теперь ее мог загубить лишь один идиот я сам.
Недавно я прочел, что прекрасный роман Джека Финнея «Меж двух времен» не могут экранизировать уже лет двадцать. «Принцесса-невеста» ждала не так долго, но немногим меньше. Я тогда заметок не делал, так что это все по памяти. Понимаете, чтобы снять кино, нужны две вещи: страсть и деньги. Выяснилось, что «Принцессу-невесту» любит целая толпа народу. Я знаю еще минимум двух ОЗУ, которые от нее без ума. И оба рукопожатием скрепили сделку. И оба хотели снять этот фильм вперед любого другого.
И обоих уволили в выходные прямо перед тем, как они собирались приступить к делу. Одна студия (небольшая) даже закрылась в выходные перед тем, как собиралась приступить к делу. Про сценарий уже заговорили один журнал числил его среди лучших так и не увидевших экран.
Говоря по правде, спустя десять с лишним лет я уже думал, что фильм никогда не снимут. Едва кто-нибудь проявлял интерес, я ждал, что вот-вот с грохотом падет молот, и молот неизменно падал. Я не подозревал, что за десять лет до моего спасения шестеренки уже закрутились.
Закончив работу над «Бучем Кэссиди и Малышом Сандэнсом», я на время ушел из кинобизнеса. (Это мы теперь в конце шестидесятых.) Я хотел попробовать нечто новое публицистику.
Я написал «Сезон», книжку о Бродвее. За целый год я сотни раз бывал в театрах Нью-Йорка и не только, посмотрел все спектакли минимум однажды. Но чаще всего я ходил на изумительную комедию Карла Райнера «Нечто иное».
Райнер мне очень помогал, мне он ужасно нравился. Дописав «Сезон», я послал ему экземпляр. Спустя несколько лет закончив «Принцессу-невесту», тоже ему послал. И в один прекрасный день Карл Райнер отдал роман своему старшему сыну. «Тут вот у меня кое-что, сказал он мальчику Роберту. По-моему, тебе понравится».
До начала режиссерской карьеры Робу оставалось еще десятилетие, но в 1985 году мы встретились, а Норман Лир (да будет он благословен) дал нам денег на съемки.
От надежды не отказываются.
Первая читка состоялась в лондонской гостинице весной 1986-го. Прибыли Роб и его продюсер Энди Шайнман. Кэри Элвес и Робин Райт Уэстли и Лютик тоже приехали. А также Крис Сарандон и Крис Гест, наши негодяи принц Хампердинк и граф Рюген, и Уолли Шон, злой гений Виццини. Мэнди Патинкин, сыгравший Иньиго, присутствовал еще как. И сам по себе сидел тихонько он всегда старался сидеть тихонько Гигант Андре, наш настоящий Феззик.
Это вам не собрание «Хадассы».
А в уголке восседал учтивый я собственной персоной. Два корифея, с которыми я имел дело в годы моей кинокарьеры, Элиа Казан и Джордж Рой Хилл, в интервью говорили мне одно и то же: ко дню первой читки вся важнейшая работа уже сделана. Если сценарий сложился и актеры подобраны верно, есть шанс создать нечто качественное. Если нет, крах неминуем, как умело ни организуй все остальное.
Непосвященный, вероятно, сочтет, что это маразм, реакция понятна, и, однако, я говорю чистую правду. А непосвященный сочтет ее маразмом вот почему. Журнал «Премьер» не стоит за плечом, когда пишется сценарий. «Энтертейнмент тунайт» не маячит в углу, когда подбирают актеров. Журналисты околачиваются поблизости, лишь когда идут съемки, а съемки наименее важный элемент любого фильма. Запомните: киносъемка это просто сборка автомобиля на заводе.
В то утро на репетиции нашей самой темной лошадкой был Андре Рене Руссимов, он же Гигант Андре. Самый знаменитый рестлер на планете. Я считал, раз уж мы снимаем фильм, то Феззика, сильнейшего на свете человека, должен сыграть Андре.
Роб тоже счел, что Андре подходит на эту роль. Беда в том, что Андре никак не удавалось найти. Он выходил на ринг триста тридцать с лишним дней в году и вечно был в разъездах.
И мы решили поискать кого-нибудь другого. Я в жизни не видал таких странных проб. Заявлялись крупные мужики в смысле, просто огромные, но не великаны. Время от времени попадался великан но он либо не умел играть, либо оказывался тощ, а тощий великан нам был совсем ни к чему.
От Андре ни слуху ни духу.
Как-то раз Роб и Энди очутились во Флорине напоследок подбирали натуру для съемок, и тут им позвонили: мол, завтра к вечеру Андре будет в Париже. Они помчались в Париж. Что нелегко, потому что из Флоринбурга не бывает прямых рейсов ни в одну европейскую столицу. Не говоря уж о том, что расписание полетов зависит от количества пассажиров все самолеты «Флоринских авиалиний» вечно набиты под завязку, поскольку ждут, пока набьются под завязку, и лишь тогда взлетают. Пассажирам даже можно стоять в проходах. (Сам я такое видал лишь однажды, в России, на кошмарном перелете из Тбилиси в Санкт-Петербург.) В конце концов Робу и Энди пришлось зафрахтовать крошечный винтовой самолетик. Они прибыли в «Риц», и швейцар странным тоном сказал им:
Вас там в баре ждет человек.
Для меня Андре вроде Пентагона: как его заранее ни живописуй, вблизи окажется больше.
Андре оказался больше.
По официальным данным, он весит 550 фунтов при росте семь с половиной футов. Но сам он был не уверен и не имел привычки по утрам нервно топтаться на весах. Рассказывал мне, что однажды заболел и за три недели похудел на 100 фунтов. А так он никогда не поминал своих габаритов.
Они поболтали в баре, затем пошли к Робу в номер и почитали сценарий. Выяснились некоторые детали: у Андре был безбожный французский акцент и, что хуже, голос как из подвала.
Роб рискнул, дал ему роль. И записал все реплики на пленку фразу за фразой, со всеми, хотелось надеяться, интонациями, чтобы Андре прихватил ее с собой в разъезды и несколько месяцев заучивал к репетициям.
Та утренняя репетиция в Лондоне нарочно была ненапряжной: пару раз пробежались по сценарию, что-то обсудили. Уже за полдень по чудесной погоде пошли обедать, обнаружили поблизости бистро со столиками на улице. Идеальное место, вот только стулья оказались Андре малы слишком узкие, для нормальных людей. В зале был стол со скамьей, и кто-то предложил поесть там. Но Андре и слушать не захотел. И мы сели снаружи. Я по сей день вижу, как он отгибает металлические подлокотники, втискивается, а затем смотрит, как эти подлокотники почти схлопываются, притискивая его к стулу до конца обеда. Ел он очень мало. А приборы в его ручищах были словно игрушечные.