Вольные девки такие, от здешнего корня. Которые русским не схотели покориться, об'ясняет Шкулев.
Было это в досельное время, когда еще Ермак завоевывал Устье. И жили здесь люди, и звались они «ванцы». У них были стрелки по пальцу, а копья по целой березе. Жили деревнями. Но только в деревне из всех домов была у них одна крепость, сто сажен длиною, и из всего народа одно семейство. А правила старшая девка Пищи у них было довольно. Парни по осени оленей набьют и домой принесут, у порога сбросят. А девки колдуют. Мясо обрежут, а кости на утро опять обрастают. Да так и до лета. Вот русские пришли. Ванские парни стреляют этими стрелками. Чего там будет? Побили их до смерти. Пришли к этой крепости ванской, а там девки сидят. Ермак и говорит: «Вы нам покоритесь. Мы безженные люди. Вас в жены возьмем». А старшая девка вышла на крышу, вынесла лук и вертушку и стала огонь из доски вытирать на русскую сторону. А искры-то летят не на русских, а на ванцев. Вспыхнула крепость. Тут девки распростонали, выпустили белые крылья и улетели на полнось
Выпустили крылья, соображает Абрамка. А, может, то были чайки?..
Трезвая голова
Не чайкистерхи, поправляет его Павел невозмутимо.
Цо то стерхи? спрашивает Фаддей.
Stork, переводит всезнающий Абрамка. Ну, bocian по-твоему.
Каждую весну мимо Юлайского устья пролетает отряд длинноногих и белых аистов, направляясь на полночь. Кто знает, может, и вправду это превращенные ванские девки.
Куда же они полетели? спрашивает Абрамка задумчиво.
Они полетели за море. На Вирий, да хватились, что у них пары нету, то пали, пали на землю.
А где это Вирий?
Вирий за морем. Там птичьи люди живут. Парни стреляют из крыльев пернатыми стрелами, а девки такие красивые, как Зорины дочки.
А Зорины дочки красивые?
А ты не слыхал поговорку, возражает Павел, «Заря-Зореница, красная девица, огненным крылышком всю землю обобернули».
Вот и живут они в этом лесу на деревьях и самидеревья. А развертываются девками, приманивают пару. И какая приманит, сейчас обернется стерхой и его обернет. И тогда улетают на Вирий
Как еще тебя не обернули?
Обертывали летось, серьезно об'ясняет Шкулев, да видно, до конца не довернули. Ты слухай. Обранил я оленя на реке Кисловке, а онсюда. Я за ним, да двое суток не спавши и гнал, как солнце бессонное. К этому лесу пришел, совсем потерялся олень. Так мне бедно (обидно) стало. Присел я под кустом, не пивши, не евши. Вижу: три стерхи летят мимо. Позавидовал я стерхам. «Как же, говорю, вам легко летать, а мне и побегивать трудно».
И вспомнил из песни:
Гуси, гуси, лебедушки,
Молодые молодушки,
Уроните мне по перышку
Ну и что же?
Да видишь: до конца не довернули, наивно объясняет Шкулев.
Он не хочет рассказывать дальше. К чему? Ведь вышла неудача
Стерхи, девки, ворчит недовольно Фаддей, а есть ли там лоси?..
Фью? присвистывает Павел. Там всякая живность есть. Вот сами увидите.
Вот там еще озеро Курье, а дальше и Девичий лес, указывает Павел.
Игла насторожила ухо и вытянула морду, потом слабо взвизгнула и бросилась вперед.
Игла, назад! Назад итти на обход, дугою вдоль берега. А она не слушает, летит, воздух пронзает своим длинным вытянутым телом. Впрямь игла. По земле расстилается и лает тихонько, прерывисто, зло.
Скорей! говорят эти острые звуки.
Скорей, уйдет
Господи, неужели она взяла дух лосиный за десять верст, через озеро Курье?
Летим, как бешеные, по льду. Абрамка и Павел опять впереди.
Наддай-ка, Фаддей, а то мы и к жаркому опоздаем!..
Глаза вылезают на лоб. В груди свистит. Лыжи как-будто мешают бежать и волочатся сзади Наддай, наддай!..
На льду впереди показались две черные точки. Что это, олени или лоси? Нет, эти поменьше. И головы без поперечной черты, значит, безрогие.
Волки, бросает Шкулев на ходу.
Мчимся наискось, чтобы перенять им дорогу. Вот они стали поближе. Мне кажется, будто я вижу их ясно. Волк и волчица, высокие и худые. У них кровавые очи и слюнявые пасти. Головы низко пригнулись к земле. Бегут, принюхиваются, видно за дичью по свежему следу.
Фаддей снимает ружье с плеча.
Не стоит, оставь. К чему нам эта падаль?
Волки подняли головы вверх. По ветру доносится тонкая жалоба.
Спасибо, господа волки, за вольную подмогу. Прощайте покамест!..
Волки исчезли, как призраки. Вот онслед. Какой он глубокий, раскидистый! Местами сквозь снег ветвистые ямы доходят до самого льда. Одни потемнели от нижней воды, другие подкрашены кровью. Павел нагнулся и взял горсть мокрого снега из ископыти.
Свежий, сейчас прошел. Направо, айда!..
След поднимается в гору, в кусты, в частый и мелкий подлесок. Сквозь чащу пробита дорога, бешено, слепо и прямо, как-будто по шнуру. Влево и вправо размотаны сломанные елки и березки. Сломаны как-будто ураганом, срезаны крепкой сталью, но только местами, на свежих изломах, кровавые пятна.
Видно, живая бегущая сталь, расчищая дорогу, сама трепетала от боли.
Кочкарник, широкое поле. Опять перелесок.
Луга мертвые, занесенные снегом. А это должно быть уже Девичий лес. Прямые березы похожи на белые свечи. Кто их расставил так чинно и стройно? Царапин нет на белой блестящей коре. Вершины кудрявятся сетью разбухших побегов в предчувствии зеленого расцвета.
Дайте дорогу нам, белые девки! Отдайте добычу.
Лает Игла налево в густом ивняке и визжит, и захлебывается, и громко зовет:
Сюда! Сюда! Я нашла! Я догнала!..
Прибавь-ка, Фаддей!
Фаддей вылетает вперед, огромный, грузный и страшный, и мчится по узкой тропинке тоже, как лось, только рогов у него нет.
Го-го-го! зычно и грозно раздается его крик.
Вот он, лось. Он высокий и серый, как лошадь в оленьем убранстве, и голова у него, как толстый березовый корень, и лопаты рогов о шестнадцати копьях, как две боевые машины Увяз по колено в снегу, а задом прижался к рогатому пню и морду нагнул до земли, и в диких глазах светится ярко и мрачно: «Ну-ка, сунься».
Злится, заливается Игла, бегает кругом, суетится, проваливается в ямы, а близко не подходит. Она не торопится узнать, какие у лося копыта. Только круги замыкает то слева направо, то справа налево. Пробежит за спиной у добычи и тявкнет: «Дескать, не думай уйти. Я тут стерегу»
Абрамка хватает винтовку на руку. Раз! Мимо!.. Лось стоит, как вкопанный в землю, не пошатнется, как каменный.
Павел гогочет и медленно прикладывается из своей кремневой пищали.
Онаанглийской работы и клеймо на ней: «Лондон, 1820». Павлу досталось от деда. Еще десять лети можно справлять ей столетний юбилей.
Сколько лосей и моржей она перебила, а сама все живая.
Ствол у нее легкий, как дудка. Игрушечное ложе. Мелкие пули, как пчелы. И выстрел не громкий, словно хлопушка ударила.
Не трогай!
Фаддей поворачивается к Павлу и яростно кричит и машет рукой.
Чего ты, леший?
Не трогай, убью!
Даже лицо у него потемнело, как-будто чугунное. Вправду, леший.
Четверо вас, рычит Фаддей. Пся кров. Надо итти одному
Он снимает ружье и бросает на землю, и выходит на лося с голыми руками один. Лось ждет и дико косится огромными сверкающими глазами.
Оставь, сумасшедший! встревоженно кличет Павел. Поистине безумиеприблизиться на лыжах к ужасным лосиным копытам.
Не трогай! рычит Фаддей. Он весь как-будто изменился и сделался мягче и гибче. Каждое движение стало точно рассчитано и как-то неуклюже грациозно. Этот домашний медлительный буйвол вдруг превратился в лесного медведя.
Лось ждет. Он выпятил нижнюю губу. И глаза его стали как-будто другие, упрямые, тупые. Фаддей резко под'езжает концами лыж под огромную морду, протягивает руки и хватается за страшные рога. Это будет как встреча лигийского Урса с туром. Где обитали лигийцы? Быть может, в Волынском Полесье? Та же фигура и те же ухватки. Урс, пожалуй, придется Фаддею прадядя
Фаддей утверждается крепче на лыжах и тянет. И вдруг, как-будто по сигналу, огромная туша тяжко валится на землю.
Вскидываются крепкие ноги, как четыре живые ствола. Пуля Абрамки добралась до жизни, да только не сразу проела дорог, сквозь крепкую грудь.