Я поняла, почему он велел так написать: он боялся оказаться в тягость своей семье и поэтому решил оборвать всё разом, а чтобы его не жалели, придумал такую вот историю, будто встретил кого-то, полюбил на всю жизнь
Но разве он прав? Разве можно так поступать с женой, с детьми, которые ждут его? Если бы мой папа или мама вернулись с фронта инвалидами, разве мы с бабушкой отказались бы от них? Нет, такое даже представить себе невозможно!
Я уже не шла, а бежала, подгоняемая ледяным, пронизывающим насквозь ветром. Говорят, такие же морозы стояли в 1812 году, когда русские заставили французов отступать.
По тёмному переулку медленно, как бы на ощупь, шёл трамвай. Его чёрные окна были покрыты густой коркой льда.
Как хорошо, что мне не надо дожидаться ползущего трамвая: вот сейчас, за этой аркой, наш дом!
«Так и быть, решила я, опущу письмо завтра, когда пойду на работу. Не сегодня, а завтра, в конце концов, один день ничего не решает».
Вечером я рассказала эту историю бабушке
СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ
Однажды в морозный вечер вернулась я из булочной, не успела позвонить в дверь, как бабушка мгновенно выросла на пороге, схватила меня за руку и быстро потянула в комнату.
Слушай, только и сказала она. И я услышала:
«Клин, Ясную Поляну, после трёхдневных ожесточённых боёв освободили город шахтёров ПодмосковьяЩёкино»
Я перевела взгляд на бабушку:
Что это? О чём говорят?
Неужели непонятно? Бабушка обняла меня, потом сразу же отпустила, глядя на меня в упор, словно никогда до того ещё не приходилось ей со мной видеться. Наши разгромили фашистов под Москвой! Слышишь? Освободили Клин, Ясную Поляну, Яхрому, Крюково!
Она прервала себя. Снова послышался вдохновенный голос диктора Левитана. Мы замолчали, прижались друг к другу, стали слушать его, а он продолжал перечислять города и посёлки, освобождённые Красной Армией, наши трофеи, потери фашистов
Мы слушали эти слова, как слушают самую прекрасную музыку. Я обернулась к бабушке, и она поняла меня.
Я готова слушать Левитана целые сутки, сказала она. А ты?
Я хотела ответить ей, что тоже, конечно, как же иначе Но внезапно горло моё словно сжала чья-то невидимая рука, и слёзы полились из глаз. В этот миг я представила себе папу и маму: вдруг они там, совсем близко от нас, вместе с нашими воинамизащитниками Москвы?
Глядя на меня, бабушка тоже заплакала, и мы долго плакали, обнявшись, не зажигая света, потому что я забыла задёрнуть маскировочные шторы, и потом вообще было как-то отрадно сидеть рядышком, глядя в тёмно-синее, уже по-ночному отяжелевшее небо, в котором привычно повис грузный аэростат
Мы не выключали радио, и ровно в шесть часов утра снова раздался ставший самым близким и любимым голос Юрия Левитана:
«Наши войска после ожесточённых боёв освободили»
О, какое счастье было слушать его и представлять себе наши заснеженные города и деревни, из которых навсегда, на веки вечные прогнали фашистов!..
Лежи, сказала бабушка. Сегодняпраздник, а поэтому я разрешаю тебе полежать подольше
И мне и бабушке всё равно надо было во вторую смену, и я с удовольствием подчинилась ей.
Она принесла из коридора три полена берёзовых дров. Мы бережно расходовали дрова в ту холодную, ледяную зиму. Старались не топить каждый день. Но тут бабушка расщедрилась, запихнула все три полена в нашу железную печку-времянку, и вскоре весёлый огонь забушевал на дверце, железные бока празднично заалели, в комнате стало тепло, уютно Совсем как до войны
Я представила себе, как раненые в госпитале тоже слушают Левитана и тоже радуются, так же, как и мы
Сейчас сбегаю в госпиталь, сказала я бабушке. Погляжу на своих
СЕМЬЯ
Незадолго до Нового года пришла я вечером в свою палату и увидела: на кровати Белова сидит женщина, немолодая, примерно такого же возраста, что и он. А возле окна стоит девочка, наверное, моя ровесница, поразительно похожая на Белова.
Когда я вошла в палату, Белов сказал:
А, это ты
И замолчал, как бы оборвав себя. Он показался мне каким- то ошеломлённым, что ли. Женщиная поняла, что это его женасмотрела на меня молча, сдвинув брови, сложив на груди руки.
Сизокрылов встал со своей койки, кивнул мне:
Поди-ка сюда на минутку
Мы вышли из палаты в коридор. Он приблизил губы к самому моему уху:
Что тут было, если бы ты знала!
А что? спросила я.
Вдруг гляжу, входят эти обе, его жена, стало быть, и дочка, а он до того удивился, до сих пор прийти в себя не может.
Что, никак не узнаёт? спросила я.
Сизокрылов махнул рукой.
Какое там! Они к нему подошли, а он говорит: «Зачем вы здесь? Да на что я вам?..»
Не дослушав его, я вернулась в палату.
Жена Белова обернулась ко мне.
Это кто писал письмо? спросила. Никак, ты?
Да, ответила я. Я писала, а он диктовал. В ту же секунду я почувствовала, как всё моё лицо, до самых ушей, заливает горячий румянец.
Она медленно покачала головой.
Вот ведь какое дело получается Мы с Нюрой приехали, а хозяин наш вроде бы и признавать нас не желает
Почему не желает? тихо спросил Белов. Мне показалось, что он избегает смотреть на жену, чтобы не встретиться с ней взглядом.
Потом, словно нехотя, всё-таки взглянул на неё.
Как Андрюша, здоровый?
Здоровый, ответила жена, чего ему сделается
Моя тёзка подошла ко мне.
Ты, значит, ходишь в госпиталь, помогаешь раненым?
Голос у неё, как ни странно, поразительно походил на голос отца, такой же густой, и слова она произносила, как и он, отчётливо, как бы проверяя их на слух.
Вошёл доктор Аркадий Петрович, удивлённо поднял брови.
Что, Белов? Никак, поздравить можно? С семьёй свиделся?
С семьёй, ответила за Белова жена. С кем же ещё!
Ну и ладно, сказал Аркадий Петрович. Тогда я попозже зайду
И тихо прикрыл за собой дверь.
Неужели это доктор? спросила Нюра.
А что? встрепенулся Белов. Разве не похож на доктора?
Какой-то такой, невидный из себя, тощенький
Белов хотел было что-то сказать, но за него ответил Сизокрылов, который вслед за Аркадием Петровичем вошёл в палату.
Ну и что с того, что тощенький? Он, дочка, знаешь, какой доктор? Всем докторам нос утрёт, такого мастера на всём свете поискатьне найдёшь
Как бы поняв, что именно о нём идёт речь, Аркадий Петрович вновь появился в дверях палаты.
Так как же, Белов, будешь выписываться?
Меня поразил взгляд Беловане то вопросительный, не то умоляющий. Он молча смотрел на жену и на дочь, уже не боясь встретиться с ними взглядом.
Жена не замедлила ответить:
А как же! Неужто здесь на веки вечные останется?
Хорошо, произнёс Аркадий Петрович, стало быть, приступим к оформлению
АННА
Белов приподнялся на постели.
Постой, как же это так всё вышло?
Что вышло? спросила жена.
Не отвечая ей, он посмотрел на меня.
Вроде ты письмо писала? Верно ведь, ты?
Да, я.
Постой, снова повторил Белов, повернулся к жене:Ты моё письмо получила?
Ну, а как же, Вася? удивилась жена. Как же иначе мы бы приехали, как ты думаешь?
И адрес там был? продолжал допытываться Белов.
Само собой, как же без адреса письмо посылать?
Он медленно покачал головой.
Ничего не понимаю, хоть бейте меня до утра до самого, ничего никак не пойму!
Чего же тут не понимать? спросила жена. У меня твоё письмо при себе.
Отогнула свою плюшевую жакетку, отстегнула булавку, которой был застёгнут внутренний карманнаверное, там лежали деньги и документы, вынула письмо. Я сразу узнала этот голубовато-серый треугольник, уже порядочно измятый.
Хочешь, прочитаю? спросила жена и, не дожидаясь ответа, стала читать:
«Здравствуйте, дорогие мои Паша, Нюра и Андрюша! Теперь уже всё позади. Я был сильно ранен в бою, но остался жив, и теперь думаю о том, как бы поскорее с вами встретиться. Приезжайте ко мне, я в Москве, в госпитале, адрес: Малый Головин переулок, дом восемь. Спросите, где бывшая школа номер тридцать четыре, вам каждый покажет. Жду вас, как соловей лета. Ваш муж и отец Василий Порфирьевич Белов».