Впрочем, далее пошли дела еще хуже.
Мне стали инкриминировать шпионаж в пользу Германии.
Доказательством служили якобы мои же слова из стихотворения:
«Народ Германии
стране Советов,
окажет помощь,
если вновь».
Дальнейший текст сочинения забылся, ибо мне окончательно вышиб мозги истеричный крик моего на вид вежливого следователя:
Вы являлись немецким шпионом! Кто из членов писательской организации вас завербовал? Какие задания вы получали?!
Когда я в отчаянии, в сотый раз твердил, что я ничего не знаю, и не помню, страж государства заговорил более спокойно, но въедливо:
Ах, опять память отшибло? Зато писатель Кунц все замечательно помнит. Вот его показания о том, как он завербовал вас, включив в свою шпионскую сеть.
И он вынул из папки и показал мне листок, очевидно, с показаниями этого неведомого мне Кунца.
Далее была очная ставка с Кунцем.
Сейчас, когда я пишу эти строки, он напоминает одного из персонажей Гофмана. Его физиономия с бегающими маленькими глазками, согбенное тело по сей день стоят перед глазами. К моему большому удивлению, хоть я видел этого человека впервые, он активно уверял, что давал мне задания вести подрывную деятельность путем проведения антисоветской пропаганды. Причем, не только в литературесвоими произведениями, но и оказывать посильную помощь другим «врагам народа», которые собирались взорвать писательский дом. Таким образом наша тайная организация хотела погубить нужных нашей культуре, преданных стране Советов литераторов!
Очная ставка немного поколебала мою уверенность в собственной непогрешимости. Я начинал лихорадочно вспоминать, не совершил ли действительно чего-то предосудительного, а вечером вновь рвал на себе волосы, стучал в железные двери моей тюрьмы, и все начиналось сначала. Успокоенный уколом, я лежал в бессилии. Утешением для меня и спасением от помешательства рассудка было видеть белоснежные тучки, да повторять строчки поэтов, проносящиеся и кипящие в голове.
Был помню еще один день, когда мне задавали вопросы, ни на один из которых я не знал ответа.
Следователь, рассердившись несуразному моему бормотанию, ударил ладонью по столу, когда вдруг прозвучал громкий голос, говоривший с едва-едва различимым акцентом:
Да ладно, оставьте его. Вы что не видите, он действительно ничего не помнит
Я с трудом повернул тяжелую голову, чтобы узнать, кому же принадлежали столь мудрые слова, и увидел, как из глубины комнаты поднялась фигура в костюме с головой орла. Острый клюв раскрывался при произнесении слов. Но, наверное, мне все это просто почудилось из-за темноты, царившей в кабинете.
В полосе яркого оконного света стало видно, что слова принадлежали не какой-то хищной птице, а всего лишь невысокому, чуть полноватому лобастому человеку. Его длинный нос украшало пенсне.
Он подошел ко мне, положил руку на мой разорванный пиджак, сказал «всякой судьбе есть предел» и вышел из кабинета.
До сих пор слова эти, интонация, с которой они произнесены, стоят в моей голове.
На следующий день вежливый следователь, более не кричавший, попросил меня подписать признание в антисоветской пропаганде и агитации.
Чтобы положить конец мучениям, я выполнил просьбу, и следователь, наконец-то выдавивший из себя улыбку, приказал меня покормить.
Разбудили меня на рассвете. Двое людей велели вставать и идти. Поглаживая давно небритый подбородок, подтянув повыше спадающие брюки, плохо понимая суть происходящего, я поплелся куда приказали.
Мы долго спускались вниз по выщербленным множеством ног ступенькам, я глотал затхлый запах, и все боялся споткнуться. Далее вел длинный коридор.
Иди, велели мне.
Делать было нечего. Я ступил несколько шагов по коридору, спиной чувствуя, что мои конвоиры оставили меня одного.
Щелкнули затворы. Я вздрогнул и внутренне сжался, опасаясь не столько потерять жизнь, а боли, которая наступает перед лишением жизни.
Но еще более изумил меня громкий Голос, раздавшийся и гулко прогремевший в пустом коридоре.
Этот потусторонний Голос зачитал мои прегрешения и наказание, которое следует принять.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. САМЫЙ СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК (ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСПОВЕДИ ОТЦА)
Спустя несколько часов, со мной, едва оправившимся от потрясения, имел беседу носатый человек, похожий на горного орла. Он время от времени снимал пенсне и протирал его мягкой тряпочкой. Тогда его выпуклые глаза с круглыми зрачками поглядывали на меня цепко и настороженно.
Помню, что он говорил со мной, как с давним знакомым. Он сказал примерно следующее:
Как видишь, советская власть гуманна. Она спасла тебя от расстрела В твоем творчестве антисоветчина все же есть. За это ты получишь свои восемь лет. Тебя отправят в лагерь. Но советская власть предлагает тебе загладить роковые ошибки. Там в лагере сидит некий Щедров Рихард Константинович. Тоже писатель. И еще ученый, мыслитель. Но враг советского строя и социализма. Тебе нужно постараться войти к нему в доверие. Тыписатель, онписатель. Вы должны найти общий язык. Твоя задачавыведать у него, где он спрятал свои рукописи. Сможешь узнать где хранится его архивможно будет скостить тебе срок, а до его окончанияперевести на более легкие условия заключения.
Сломленный и морально и физически всем произошедшим со мной, я вынужден был согласиться на это предложение.
Потом был долгий переезд в холодном, грязном и тряском вагоне.
Нас высадили на одной из станций, далее необходимо было добираться пешком.
Шаг влево, шаг вправо, считается побегом! Огонь будет открыт без предупреждения! строго объявил сопровождающий нас офицер.
Запомнились почти сказочные деревья, припорошенные снегом. Снежнобелый лес, лениво раскинувшись, уходил вдаль. Но любоваться его ослепительной красотой мешал постоянно донимавший холод, да и неизвестность.
Сначала мы шли и много говорили. Над колонной идущих поднимались вверх струйки пара. Рядом со мной шли, в основном, представители интеллигенции. Конвоиры не запрещали говорить, лишь посмеивались. Затем разговоры сами по себе прекратились. Горло обжигало холодными морозными иглами, и люди боялись застудиться. Заболеешьпропадешь, это со временем поняли все зэки. Кроме того, надо было беречь силы.
Я шел, стойко держась, и пытаясь осмыслить свою жизнь. Признаюсь, иной раз охватывало малодушие, и я хотел броситься в сторону укрытых снежными шапками елей, и попасть под автоматную очередь. Но, все же что-то удерживало меня от безумного поступка.
Поздним вечером мы подошли к воротам лагеря и выстроились.
Под желтым фонарным светом стояло лагерное начальство. Началась перекличка. Легкие пушинки снега мягко ложились на наши плечи, холод не отпускал, и, казалось, что прием заключенных будет длиться вечно!
Но самое приятное было потомсанобработка Кусочек мыла и горячая вода казались пределом счастья!
Затем распределились по баракам. Так началась моя лагерная жизнь.
Не буду описывать подробности. Не так давно публикации на эту ранее запрещенную тему, некоторые мемуары несправедливо арестованных стали появляться.
Скажу лишь, что я старался держаться с группой интеллигенции, подальше от уголовников, у которых была своя жизнь, и от издевательств которых мы здорово страдали. Моим другом стал скромный учитель словесности Титович, к сожалению, позже скончавшийся от болезни. Во время заключения мы старались во всем помогать друг другу.
Ранним утром наша колонна, в сопровождении конвоя, брела на трудовую вахту.
Поначалу работа эта наша казалась мне странной.
В глубине густого леса располагался большой покинутый город. Что случилось с его жителями, почему город, не носивший видимых следов разрушений, был брошеноставалось тайной. Об этом ходило множество слухов и догадок!
Нашей задачей было разбирать постройки, очищать кирпичи от остатков раствора, сортировать, грузить на машины.
Вечером, утомленные работой, мы отдыхали, а я приглядывался к своим товарищам по несчастью, надеясь среди них различить того, кто мне был нужен, а именнописателя Щедрова.
Как-то поздним вечером меня вызвали в оперативную часть. Старший майор (фамилия его была Кузнецов) долго и внимательно разглядывал меня, направив свет лампы, потом открыл портсигар, предложил закурить и напомнил о задании.