Буду ждать здесь, пока он не вернётся или мы не сдохнем, что, видимо, вероятнее…"
И так – до самого конца. Повесть о борьбе. Динни положила истрёпанную пожелтевшую тетрадь и облокотилась на подоконник. Тишина и холодный лунный свет охладили её боевой задор. Воинственное настроение прошло. Хьюберт прав: зачем обнажать душу, выставлять свои раны на всеобщее обозрение? Нет! Всё что угодно, только не это. Нажать на все пружины. Да, нужно нажать, и она нажмёт, чего бы ей это ни стоило.
IV
Эдриен Черрел был одним из тех убеждённых сторонников сельской жизни, которые встречаются только в городах. Работа приковывала его к Лондону: он был хранителем антропологического музея.
Погружённый в изучение челюсти из Новой Гвинеи, которой пресса оказала весьма радушный приём, он только что сделал вывод: "Ерунда – обыкновенный низкоразвитый Homo sapiens", – когда сторож доложил:
– К вам молодая леди, сэр. Мисс Черрел, как я понимаю.
– Просите, Джеймс, – ответил Эдриен и подумал: "Если это не Динни, значит, я совсем выжил из ума". – О, Динни! Взгляни-ка. Канробер считает эту челюсть претринильской. Мокли – позднепилтдаунской, Элдон П. Бербенк – родезийской. А я утверждаю, что это просто Homo sapiens. Ты только посмотри на этот коренной зуб…
– Я смотрю, дядя Эдриен.
– Совершенно как у человека. Его хозяину была знакома зубная боль, а это несомненный признак эстетического развития. Недаром альтамиранская живопись и кроманьонская пещера найдены одновременно. Этот парень был Homo sapiens.
– Зубная боль – признак мудрости? Забавно! Я приехала повидаться с дядей Хилери и дядей Лоренсом, но решила сначала позавтракать с вами, чтобы чувствовать себя увереннее.
– Тогда пойдём в "Болгарское кафе".
– Почему именно туда?
– Потому что там хорошо кормят. Это сейчас рекламный ресторан, дорогая. Следовательно, там можно рассчитывать на умеренные цены. Хочешь попудрить носик?
– Да.
– В таком случае – вон в ту дверь.
Динни вышла. Эдриен стоял, поглаживая бородку и соображая, что можно заказать на восемнадцать шиллингов шесть пенсов. Будучи общественным деятелем без частных доходов, он редко имел в кармане больше фунта.
– Дядя Эдриен, – спросила Динни, когда им подали яичницу поболгарски, – что вам известно о профессоре Халлорсене?
– Это тот, который ездил в Боливию искать истоки цивилизации?
– Да, и взял с собой Хьюберта.
– А! И, насколько я понимаю, бросил его?
– Вы с ним встречались?
– Да. Я столкнулся с ним в тысяча девятьсот двадцатом, взбираясь на Малого грешника в Доломитовых Альпах.
– Он вам понравился?
– Нет.
– Почему?
– Видишь ли, он был вызывающе молод и побил меня по всем статьям. К тому же он напоминал мне игрока в бейсбол. Ты видела, как играют в бейсбол?
– Нет.
– А я видел один раз в Вашингтоне. Издеваешься над противником, чтобы вывести его из себя. Когда он бьёт по мячу, орёшь ему под руку: "Эх ты, вояка!", "Ну и ловкач!", "Президент Вильсон!", "Старая дохлятина!" и прочее в том же роде. Таков уж ритуал. Важно одно – выиграть любой ценой.
– Вы тоже за выигрыш любой ценой?
– Разве в таких вещах сознаются, Динни?
– Значит, как только доходит до дела, все поступают так же?
– Я знаю только, что так бывает, Динни, – даже в политике.
– А вы сами, дядя, согласились бы выиграть любой ценой?
– Вероятно.
– Вы-то – нет, а я – да.
– Ты очень любезна, дорогая, но зачем такое самобичевание.
– Потому что история с Хьюбертом сделала меня кровожадной, как москит. Вчера я целую ночь читала его дневник.
– Женщина ещё не утратила своей божественной безответственности, задумчиво вставил Эдриен.
– Вы полагаете, что нам угрожает её потеря?
– Нет.