Ну, как знаешь. А вот железная дорога слово трудное по-турецки: «демиринолу».
Я не понимаю только, чего ты спозаранку турецким словам начал учиться! Ведь мы сначала в Сербию едем, в Белграде остановимся, проговорила Глафира Семеновна.
А где ж у меня книжка с сербскими словами? У меня нет такой книжки. Да, наконец, братья-славяне нас и так поймут. Ты видела давеча кондуктора из славян в лучшем виде понял. Ведь у них все слова наши, а только на какой-то особый манер. Да вот тебе указал он на регулятор отопления в вагоне. Видишь надписи: «тепло студено» А вон вверху около газового рожка, чтобы свет убавлять и прибавлять: «свет тма» Неужели это не понятно? Братья-славяне поймут.
Поезд замедлил ход и остановился на станции.
Посмотри-ка, какая это станция. Как называется? спросила Глафира Семеновна.
Николай Иванович стал читать и запнулся:
Сцабаце По-венгерски это, что ли Решительно ничего не разберешь, отвечал он.
Да ведь все-таки латинскими буквами-то написано.
Латинскими, но выговорить невозможно Сзазба
Глафира Семеновна поднялась и сама начала читать.
Надпись гласила: «Szabadszállás».
Сзабадсзалась, что ли! прочла она и прибавила: Ну язык!
Я тебе говорю, что хуже турецкого. Цыгане И наверное, как наши цыгане, конокрадством, ворожбой и лошадиным барышничеством занимаются, а также и насчет того, где что плохо лежит. Ты посмотри, в каких овчинных накидках стоят! А рожи-то, рожи какие! Совсем бандиты, указал Николай Иванович на венгерских крестьян в их живописных костюмах. Вон и бабы тут Подол у платья чуть не до колен и сапоги мужские с высокими голенищами из несмазанной желтой кожи
Глафира Семеновна смотрела в окно и говорила:
Действительно, страшные Знаешь, с одной стороны, хорошо, что мы одни в купе сидим, а с другой
Ты уж боишься? Ну вот Не бойся У меня кинжал в дорожной сумке.
Какой у тебя кинжал! Игрушечный.
То есть как это игрушечный? Стальной. Ты не смотри, что он мал, а если им направо и налево
Поди ты! Сам первый и струсишь. Да про день я ничего не говорю Теперь день, а ведь нам придется ночь в вагоне ночевать
И ночью не беспокойся. Ты спи спокойно, а я буду не спать, сидеть и караулить.
Это ты-то? Да ты первый заснешь. Сидя заснешь.
Не засну, я тебе говорю. Вечером заварю я себе на станции крепкого чаю Напьюсь и чай в лучшем виде сон отгонит. Наконец, мы в вагоне не одни. В следующем купе какие-то немцы сидят. Их трое Неужели в случае чего?..
Да немцы ли? Может быть, такие же глазастые венгерцы?
Немцы, немцы. Ты ведь слышала, что давеча по- немецки разговаривали.
Нет, уж лучше днем выспаться, а ночью сидеть и не спать, сказала Глафира Семеновна и стала укладываться на диван.
А поезд давно уже вышел со станции с трудно выговариваемым названием и мчался по венгерским полям. Поля направо, поля налево, изредка деревушка с церковью при одиночном зеленом куполе, изредка фруктовый сад со стволами яблонь, обмазанными известкой с глиной и белеющими на солнце.
Опять остановка. Николай Иванович заглянул в окно на станционный фасад и, увидав на фасаде надпись, сказал:
Ну, Глаша, такое название станции, что труднее давешнего. «Фюлиопс» начал он читать и запнулся. Фюлиопсдзалалс.
Вот видишь, куда ты меня завез, сказала супруга. Недаром же мне не хотелось ехать в Турцию.
Нельзя, милая, нельзя Нужно всю Европу объехать, и тогда будешь цивилизированный человек. Зато потом, когда вернемся домой, есть чем похвастать. И эти названия станций все это нам на руку. Будем рассказывать, что по таким, мол, местностям проезжали, что и название не выговоришь. Стоит написано название станции, а настоящим манером выговорить его невозможно. Надо будет только записать.
И Николай Иванович, достав свою записную книжку, скопировал в нее находящуюся на стене станции надпись: «Fülöpszállás.
На платформе у окна вагона стоял глазастый и черный, как жук, мальчик и протягивал к стеклу бумажные тарелочки с сосисками, густо посыпанными изрубленной белой паприкой.
Глафира Семеновна! Не съесть ли нам горячих сосисок? предложил жене Николай Иванович. Вот горячие сосиски продают.
Нет-нет. Ты ешь, а я ни за что отвечала супруга. Я теперь вплоть до Белграда ни на какую и станцию не выйду, чтобы пить или есть. Ничего я не могу из цыганских рук есть. Почем ты знаешь, что в этих сосисках изрублено?