Николай Иванович слушал и ничего не понимал.
Черт знает что он бормочет! пожал плечами Николай Иванович и воскликнул: Брат-славянин! Да чего ты по-немецки-то бормочешь! Говори по-русски! Тьфу ты! Говори по-своему, по-славянски! Так нам свободнее разговаривать.
Кондуктор понял и заговорил по-сербски. Николай Иванович слушал его речь и все равно ничего не понимал.
Не понимаю, брат-славянин развел он руками. Слова как будто бы и наши, русские, а ничего не понимаю. Ну, уходи! Уходи! махнул он рукой. Спасибо. Мерси
С Богом, господине! поклонился кондуктор и закрыл дверь купе.
Вот и станция Новый Сад. На станционном здании написано название станции на трех языках: по-венгерски Уй-Видек, по-немецки Нейзац и по-сербски Нови Сад. Глафира Семеновна тотчас же заметила венгерскую надпись и сказала мужу:
Что ты меня надуваешь! Ведь все еще по венгерской земле мы едем. Вон название-то станции как: Уй-Видек Ведь это же по-венгерски.
Позволь А кондуктор-то как же? Ведь и он тебе сказал, что это уж славянская земля, возразил Николай Иванович.
Врет твой кондуктор.
Какой же ему расчет врать? И наконец, ты сама видишь надпись: Нови Сад.
Ты посмотри на лица, что на станции стоят. Один другого черномазее. Батюшки! Да тут один какой-то венгерец даже в белой юбке.
Где в юбке? Это не в юбке Впрочем, один-то какой-нибудь, может быть, и затесался. А что до черномазия, то ведь и сербы черномазые.
По коридору вагона ходил мальчик с двумя кофейниками и чашками на подносе и предлагал кофе желающим.
Хочешь кофейку? предложил Николай Иванович супруге.
Ни боже мой, покачала та головой. Я сказала тебе, что, пока мы на венгерской земле, крошки в рот ни на одной станции не возьму.
Да ведь пила же ты кофе в Будапеште. Такой же венгерский город.
В Будапеште! В Будапеште великолепный венский ресторан, лакеи во фраках, с капулем[1]. И разве в Будапеште были вот такие черномазые в юбках или в овчинных нагольных салопах?..
Поезд помчался. Справа начались то там, то сям возвышенности. Местность становилась гористая. Вот и опять станция.
Петервердейн! кричит кондуктор.
Петровередин! Изволите видеть, опять совсем славянский город, указывает Николай Иванович жене на надпись на станционном доме.
Глафира Семеновна лежит с закрытыми глазами и говорит:
Не буди ты меня. Дай ты мне засветло выспаться, чтобы я могла ночь не спать и быть на карауле. Ты посмотри, какие подозрительные рожи повсюду. Долго ли до греха? С нами много денег. У меня бриллианты с собой.
По Италии ездили, так и не такие подозрительные рожи нам по дороге попадались, даже, можно сказать, настоящие бандиты попадались, однако ничего не случилось. Бог миловал.
А поезд уж снова бежал далеко от станции. Холмы разрастались в изрядные горы. Вдруг поезд влетел в туннель, и все стемнело.
Ай! взвизгнула Глафира Семеновна. Николай Иваныч! Где ты? Зажигай скорей спички, зажигай
Туннель это, туннель успокойся! кричал Николай Иванович, искал спички, но спичек не находилось. Глаша! У тебя спички? Где ты? Давай руку!
Он искал руками жену, но не находил ее в купе.
Вскоре, однако, показался просвет, и поезд выехал из туннеля. Глафиры Семеновны не было в купе. Дверь в коридор вагона была отворена. Он бросился в коридор и увидал жену, сидевшую в среднем купе между двумя немцами в дорожных мягких шапочках. На груди она держала свой шагреневый баульчик с деньгами и бриллиантами.
Убежала вот к ним. Я боюсь впотьмах. Отчего ты спичек не зажигал? Вот эти мосье сейчас же зажгли спички. Но я споткнулась на них и упала. Они уж подняли меня, прибавила она, вставая. Надо извиниться. Пардоне, мосье. Ее же вузе деранже произнесла она по-французски.
Николай Иванович пожал плечами.
Белград близко
Зачем ты к чужим-то убежала? недовольно спросил жену Николай Иванович. Ступай, ступай в свое купе
Испугалась. Что ж поделаешь, если испугалась Когда стемнело, я подумала невесть что. Кричу тебе: огня! Зажигай спички! А ты ни с места отвечала Глафира Семеновна, войдя в свое купе. Эти туннели ужасно как пугают.
Я и искал спички, но найти не мог. К чужим бежать, когда я был при тебе!
Там все-таки двое, а ты один. Прибежала я, они и зажгли спички.
Блажишь ты, матушка, вот что я тебе скажу.