Но случалось всегда по-другому. К четырем часам утра засидевшиеся гости засыпали вповалку, кто уткнувшись мордой в тарелку, кто притулившись на краю дивана. Кира под грозный окрик отца тоже отправлялась спать. В седьмом часу забредали загулявшие до утра соседи. Все в селе знали про Кирин день рождения. Забредали, как будто на огонек, уже настолько пьяные, что Кире неприятно было их видеть. Она и тогда понимала, что ее день рождения только повод продолжить безудержную гульбу:
Эй, хозяева, есть кто дома?
Для нее опять начиналась работа. Нужно было, наспех умывшись, метать все на стол. Накладывать по тарелкам из тазиков салаты, варить свежую картошку, доставать из холодильника холодец, выставлять на стол оставшийся от вчерашнего застолья самогон. Гости пьяно и весело наблюдали за ней активной, юной, хлебосольной. На какой-то момент просыпалась в этих взрослых мужиках совесть:
Кирюха, с днем рождения! Ты извини, я без подарка, но по-да-рок за мной!..
Слово «подарок» выговаривалось по слогам чтобы внятно и со смыслом. И сначала Кира верила, что когда-нибудь дядя Петя, Вася, Тимофей все-таки принесут ей подарок колечко с красным камушком, кулек конфет, шоколадку, на худой конец. Но кружение новогодних праздников заканчивалось, про подарок все благополучно забывали, а через какое-то время Кира и вовсе переставала ждать.
А еще через несколько лет она возненавидела этот праздник, который нес ей лишь хлопотливое ожидание и затравленную надежду а вдруг в этот раз что-то изменится, много работы на кухне, крепко пьющую мужскую компанию расхристанную, разухабистую, не слишком деликатную, вынужденное услужливое гостеприимство. Нужно ведь проследить, в какой миске закончилась закуска, метнуться на кухню и заполнить неприхотливую емкость крепкой, пахнущей брусникой лаврушкой, чуть кислинкой и свежим рассолом хрустящей капустой. А уж сколько было уборки после таких застолий Кода гости вываливались из дома, отяжелевшие от съеденного и выпитого, едва унося заплетающиеся ноги, Кира распахивала окна, несмотря на мороз и зимнюю снежность, чтобы впустить воздух, напоенный чистотой, хрустящий от свежести, как высушенное на морозе белье, в этот кромешный ад, где в недопитых рюмках плавали затушенные бычки, а тарелки с остатками заветренной, подкисшей еды распространяли едва уловимый запах разложения. Она оглядывала весь этот погром, вповалку спящих здесь же братьев (отец, как правило, перебирался к тому моменту в спальню), сквозь слезу жалости к себе. Ведь это ее день, ее праздник, но нет в нем места ни красивому платью, ни подаркам и подарочкам, ни праздному безделью и вкусностям, приготовленным заботливыми руками мамы. А есть одна-единственная фраза, которую она выучила назубок: «Кирюха, подарок за мной! Вот умница девчонка!» И чтобы не разреветься окончательно от щемящей тоски и бессилия, она, засучив рукава, начинала уборку. Счищала остатки пищи с посуды в мусорное ведро, морщась от запаха, собирала грязную посуду в таз и несла это все на кухню. Подметала, мыла, выносила пакеты с мусором. Накрывала спящих братьев стегаными одеялами, чтобы не замерзли, и, окончательно устав, удовлетворенно оглядывала вновь ставшее узнаваемым жилище.
Только наедине с собой она имела право помечтать и обратить внимание на елку, которую так любила наряжать. И начиналась феерия оживали персонажи сказки «Щелкунчик». Порхал бабочками в животе «Вальс цветов», серебрилась «Фея Драже», и она, словно Маша из любимого мультфильма, кружила со шваброй, волшебством музыки поднимаясь все выше и выше над обстоятельствами, уносясь в загадочный и только ей одной ведомый мир девичьих грез.
***
Пошел мокрый снег. Летящие хлопья были большими, неправильной формы, тяжелыми. Они со звуком шмякались о стекло, налипали на него и сползали подмороженными разводами. Кира завороженно смотрела на снег. Вот она, утоленная маетность ожидания Хлопья летели редкие и тяжело падали, не успевая родить удивительное зимнее кружение, за которым было так упоительно наблюдать. Она еще какое-то время всматривалась в долгожданную зимнюю сказку за окном, пока снег на улице не встал плотной белой стеной, заштриховывая дома, машины, деревья, редких прохожих всю жизнь. Она уже не успевала вглядываться в просвет между хлопьями, медитируя о чем-то своем, очень личном: темп падения ускорился, частота усилилась, хлопья летели еще крупнее и пушистее. Или ей только так казалось