Потом Штуба бросил раскаленный прут на кафельный пол, подошел к рубильнику, вмонтированному в стену включил его и, вернувшись на свое прежнее место стал наблюдать, как, медленно пузырясь, начала закипать вода в соленой ванне.
Грасс, закричав, потерял сознание. Штуба вколол ему в грудь шприц с тонизирующим раствором. Грасс открыл глаза.
— Ты гнал самолеты и через Германию? — монотонно спрашивал Штуба. — Отвечай: гнал самолеты через Германию?
— Да, — чуть слышно прошептал Грасс.
— На кого они были оформлены?
— На голландскую фирму «Де Граатонберг».
В кабинет неслышно вошел Гейдрих. Он сел в кресло в полутемном углу комнаты.
— А если бы голландцы вас не пропустили? — спросил из своего угла Гейдрих. — Что бы вы тогда делали?
Грасс, видимо, не услышал его. Штуба ударил Грасса в лицо и тихим голосом, совершенно без выражения, повторил:
— А если бы Голландия вас не пропустила?
— Тогда я гнал бы их через Англию.
— Врешь. Англичане не пропускают ваши самолеты. Они не вмешиваются в игры на Пиренеях.
— Через Англию, — повторил Грасс, — это правда.
— Кто у вас есть в Англии?
— В Англии есть человек.
— Что ты о нем знаешь?
— Ничего.
Гейдрих сказал Штубе:
— Покажите ему кино.
Штуба снял телефонную трубку и сказал:
— Где там киномеханик? Пусть включит ленту.
Застрекотал киноаппарат, установленный в соседней комнате. На белой стене возникли зыбкие очертания обнаженного мужчины. Его держали под руки два эсэсовца. Чуть поодаль два других эсэсовца кормили мясом двух громадных доберман-пинчеров.
— Не закрывай глаза, — сказал Штуба Грассу, — смотри внимательно. Я показываю это кино, чтобы сохранить тебе жизнь.
Из своего угла Гейдрих сказал:
— Уберите свет, очень плохая резкость.
Штуба выключил свет, и стало очень четко видно, как эсэсовцы спустили с поводков доберман-пинчеров, а два других эсэсовца отбежали от своей жертвы, и доберманы бросились на обнаженного мужчину, и он начал отбиваться от яростных собак, которые хотели вцепиться ему в низ живота.
— Собаки натренированы, — пояснил Штуба. — Они хорошо натренированы. Они выгрызают половые органы так, что потом у заключенного остается только один путь: в папскую капеллу — кастратом.
Гейдрих, по-прежнему негромко, сказал из своего угла:
— Поясните ему, что здесь нет звука, я бы очень не хотел, чтобы мы проиграли ему пленку. Он тогда услышит, как тот человек — его же профессии
— кричит. Это очень страшно слышать.
— Выключите, — с трудом разлепив окровавленные губы, попросил Грасс.
— Не надо. Я знаю, что того человека в Лондоне зовут Дорианом. Больше я не знаю о нем ничего.
— Чем он занимается?
— Не знаю.
— Сколько ему лет?
— Я его не видел.
— Откуда он родом?
— Он живет в Англии, но он не англичанин… Он там работал…
— А где он живет в Лондоне? — спросил Штуба.
— В Лондоне его сейчас нет. Он в Испании.
— У красных?
— Нет, у Франко.
Гейдрих стремительно вышел из кабинета, набрал номер телефона и спросил:
— Шелленберг, скажите, пожалуйста, кто из англичан находится при штабе Франко? Военных там нет?.. Понятно… Журналисты? Сколько? Пятеро? Ясно. Посмотрите, пожалуйста, по своей картотеке, кто из журналистов был у Риббентропа — то ли в этом, то ли в прошлом году. Спасибо, я подожду. И нет ли этого человека сейчас в Испании?
Гейдрих вернулся в кабинет, подвинул стул к стеклянной ванне, в которой лежал измученный Грасс, и спросил его:
— Какое у вас звание?
— У меня нет звания.
— Какое звание у вашего шефа?
— Я ничего больше не скажу.
— Кого вы знаете из военных?
— Никого.
— Из чекистов?
— Я ничего не скажу, — повторил Грасс и закрыл глаза.
Гейдрих обернулся к Штубе:
— Пойдемте-ка со мной.
Они вышли в соседнюю комнату, и Гейдрих сказал:
— Этого парня надо будет в три-четыре дня привести в порядок, а потом вы заберете его в Голландию и там организуете ему автомобильную катастрофу.