- Как они сегодня с работы ушли? - спросил Голубев.Кузнец пожал плечами:- Дак, кто ведает, как...Бригадир нахмурился:- Ты не был, что ли, с утра на работе?- Был.- Ну, так в чем же дело, Федор Степанович? Почему откровенно не говоришь?- Я ж ничего особого не знаю.- Тебя про особое и не спрашивают. Вопрос простой и ясный; как цыгане сегодня ушли с работы?Кузнец помолчал, откашлялся, словно у него першило в горле, и медленно заговорил;- К восьми утра все десятеро под главенствованием самого Миколая Миколаича Козаченки явились в мастерскую. Не успели перекурить, Торопуня на своем самосвале подкатил. Правую фару, видать, по лихости умудрился выхлестать...- Это шофер наш, Тропынин фамилия, а прозвище за торопливость получил, объяснил Голубеву бригадир.Кузнец, будто соглашаясь, кивнул:- С Торопуниной фарой занялся сам Козаченко. Быстро управился, и цыгане всем гамузом стали домкратить списанный комбайн, на котором в прошлом годе Андрюха Барабанов работал. Хотели годные колеса с комбайна снять... Часов в десять прибег Козаченкин Ромка и во весь голос: "Батька! Кобылу угнали!" Козаченко мигом сгребся и - к табору. Совсем недолго прошло, опять Ромка прибег. Прогорготал с цыганами по-своему: "гыргыр-гыр", - и вся компания чуть не галопом подалась из мастерской. Больше я не видал их...- Что там у них стряслось?- Дак, если б Ромка по-русски говорил... Вот, когда первый раз про кобылу закричал, это я понял.- В какое время Ромка первый раз прибежал?- Глядя по солнцу, часов в десять, может, чуток позднее. Надо Торопуню спросить - тот всегда при часах.- Это при Тропынине произошло?- Нет, наверно, час спустя после того, как Торопуня с Андрюхой Барабановым от мастерской отъехали.Бригадир опять пояснил Голубеву:- Барабанов - наш механизатор. Поехал покупать себе "Ладу". Вчера утром из райпотребсоюза звонили, что очередь его подошла. - И спросил кузнеца: Значит, Андрей с Торопуней в райцентр уехал?- Ну, - подтвердил кузнец.Голубев перехватил его настороженный взгляд:- Цыгане не упоминали в разговоре пасечника Репьева?- Этот раз нет.- А раньше?- Вчерашним утром пасечник в мастерскую заходил.- Зачем?- Чего-то с Козаченкой толковал.- Что именно?- Навроде про тележное колесо разговор вели. Не знаю, на чем столковались.- Репьев предлагал колесо цыганам?- Так навроде.- А цыганочку Розу знаете?- Знаю.- Она не родня Козаченко?- Сестра. Миколай Михолаевич в строгости ее содержит, а Роза подолом так и крутит.Кузнец заметно успокоился, однако лицо его по-прежнему каталось напряженным. Задав еще несколько вопросов и не получив в ответ ничего существенного. Голубев закончил писать протокол и предложил, кузнецу расписаться. Тот с неохотой вывел в нужных местах неразборчивые закорючки, правой рукой сделал перед грудью замысловатое движение, вроде бы перекрестился, и поспешно вышел из кабинета.- Верующий он, что ли? - спросил Голубев бригадира.- Есть у Федора Степановича такая слабость. Библию почти наизусть помнит, церковные посты соблюдает... - Гвоздарев усмехнулся. - Любопытная штука с религией получается. Взять, к примеру, того же Половникова. Всю сознательную жизнь при Советской власти прожил, а в бога верит. Поддался с молодости религиозной мамаше. Понимаете, даже семьи собственной не завел, бобылем живет, с домашним хозяйством один управляется. Но мужик тестный до беспредельности.- Странный какой-то... - Голубев помолчал. - Каждое слово из него клещами вытягивать надо. Кажется, что-то - он недоговаривает.- Недоговорить Федор Степанович может, но соврать - никогда, Великим грехом ложь считает. - Гвоздарев мельком взглянул иа часы: - Ого! Придется вам заночевать у меня, гостиницы в Серебропке нет.- Я обещал Кротову. Не беспокойтесь.