Коснячок закашлялся, захрипел, вытаращив глаза. Разного он мог ожидать от Бориса, но вот таких слов явно не ждал. Никто бы и не подумал на Горяя такого.
А семья его что говорит? справясь, наконец, с кашлем, просипел тысяцкий.
Да сирота он был, пожал плечами Борис, и вдруг поднял глаза просветлённо. Вспомнил!
Что ты вспомнил?
Я его несколько раз тут в Киеве с каликой одним видел, торопливо сказал Борис. Как кличут того калику, не знаю, но вот живёт он где-то на Оболони, когда в Киев приходит.
Калика, который ходит то туда, то сюда, задумчиво пробормотал тысяцкий. То он в Киеве, то в Чернигове, тот в Вышгороде, то в Переяславле пожалуй, лучшей личины и не придумать, а, Борисе?
Борис понял с полуслова.
А найди-ка ты мне, Борисе, того калику, холодно процедил тысяцкий, сузив глаза. Да и поспрошаем мы его с душой поспрошаем.
Здесь ли он сейчас? засомневался Борис.
Здесь он, Борисе, засмеялся Коснячок недобро. У нас же князь полоцкий в полоне, они сейчас обязательно к нему подобраться захотят, если тот калика Всеславль подсыл. Здесь он, Борисе, обязательно здесь.
Киевский вымол кишел людьми. У самого помоста, сбитого из толстых брёвен, притёрлось несколько лодей, туда Колюта и направился.
Никто издалека (да и вблизи тоже!) не смог бы сказать, глядя на Колюту, что когда-то этот человек был воем и даже гриднем. Согбенная спина скрывала высокий рост, опущенные плечи не давали заметить могучие когда-то (да и сейчас не сильно ослабли!) мышцы. Серая небелёная рубаха до колен, залатанная там и сям по-мужски крупно, такие же посконные порты, кожаные поршни, тоже там и сям зашитые. Серая свита поверх рубахи, подпоясанная мочальной верёвкой, валяная шапка. И полуседая борода в сочетании с длинными волосами.
Калика.
Около второй лодьи калика на мгновение задержался рядом с брошенными на вымол сходнями сидели на корточках два холопа, в которых Колюта намётанным глазом вмиг признал кривичей. Бросив по сторонам беглый взгляд не видно ли купца-хозяина он шагнул ближе.
Кривичи? негромко спросил он.
Ну? угрюмо, не то отвергая, не то подтверждая, буркнул один, неприветливо глядя на калику. А с чего ему приветливо на киянина глядеть?
Из Менска ли?
Ну из Менска, всё так же неприветливо подтвердил тот. Второй только зыркнул хмуро, но промолчал. Но Колюта не унимался:
Так ваших ещё зимой всех побрали, пригнали и попродали. А ты о сю пору здесь?
А меня воевода Коснячко сначала себе хотел оставить, криво усмехнулся кривич. Кривич. Криво.
А потом?
А потом передумал, холоп усмехнулся ещё кривее. Зубы мои ему не показались. Остры больно.
А ты Колюта на миг запнулся.
Ну? кривич поднял глаза.
Не помнишь такого Горяя-киянина?
Кривич несколько мгновений смотрел на Колюту всё с тем же равнодушием, потом покачал головой и отворотился. Но тут неожиданно подал голос второй.
Я знаю такого, этот смотрел и вовсе почти враждебно. Изрядно заросшая голова была когда-то брита, длинные усы смешивались с длинной щетиной на подбородке. Это вой. Он твой сын?
Нет, калика покачал головой.
Он погиб, обронил вой, равнодушно отворачиваясь. И вдруг обернулся опять, сквозь равнодушие прорвалась нечеловеческая злоба, глаза засверкали. Он шёл пешком через дебри, зимой, чтобы нам весть донести о зимнем походе. Он, киянин, Менск защищал от ваших князей, которые пришли как воры зорить чужое княжество! Он на Немиге в жертву себя принёс, чтоб победу добыть! Понял, ты, киянин?!
Колюта несколько мгновений смотрел на кривича, и ему смерть как хотелось бросить в ответ что-нибудь глупо-напыщенное, вроде «Я знаю. Это я его послал». Задавив неуместное бахвальство, он вновь понурился, кивнул и шаркающими шагами двинулся прочь.
Калика миновал две лодьи и остановился около третьей, когда вдруг ощутил за спиной чьё-то присутствие и упорный взгляд быстрый и скользящий, чтобы не привлечь внимания. Спина его аж вся напряглась, Колюта едва удержался, чтобы не выпрямиться.
Следил кто-то один. Кто? Впрочем, понятно кто скорее всего, люди Коснячка. Ищут Горяя, кто-то вспомнил, что его не раз видели рядом с ним, Колютой. А тут ещё Колюта неосторожно принялся расспрашивать про того же Горяя на вымоле. И у кого? У холопов известного греческого иудея, Исаака Гектодромоса. Вовремя ты надумал из Киева уходить, Колюто, только чуть поздновато.