Оливер Уэллс сидел в машине с ним рядом, всем своим видом показывая, что, как он и думал, их миссия оказалась бесполезной. Ему так и не удалось вызвать у меня чувство вины. Все, что было мне известно о Стрэттонах, говорило мне, что лучше держаться от них подальше.
Роджер Гарднер помахал мне на прощанье рукой и тронулся с места, а я к дому, надеясь, что больше его не увижу.
— Что это за люди? — спросила Аманда. — Чего им нужно?
Светловолосая женщина, моя жена, лежала на противоположной стороне квадратной, шириной в семь футов, постели, подчеркивая этим пролегшее между нами расстояние.
— Они хотели получить благородного рыцаря для спасения ипподрома Стрэттон-Парк.
Она прикинула, что бы это могло значить.
— Подвиг во спасение? И это ты? Твои старые акции? Надеюсь, ты сказал нет.
— Я сказал нет.
— Потому-то и не спишь, а глазеешь в потолок?
На самом деле я смотрел не на потолок, а на балдахин над нашей огромной кроватью с четырьмя столбиками, похожий на средневековый шатер, — единственный способ создать интимную обстановку в те далекие дни, когда еще не догадались делать отдельные спальни. Театральная роскошь раскидистого полога, кистей и вообще многообещающей кровати вводила друзей в заблуждение — истинное значение ее ширины понимали только мы с Амандой. Я мастерил ее целых два дня, плотничал, столярничал и шил, и теперь она служила с таким трудом достигнутому нами компромиссу. Мы будем жить в одном доме и даже в одной кровати, но отдельно.
— На этой неделе детей отпускают на каникулы, — сказала Аманда.
— Ну?
— Ты говорил, что возьмешь их куда-нибудь на Пасху.
— В самом деле?
— Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, что говорил.
Я сказал это только для того, чтобы избежать ссоры. «Никогда не делай необдуманных обещаний, — сказал я себе. — Неисправимая ошибка».
— Что-нибудь придумаю, — сказал я.
— И в отношении дома…
— Если он тебе нравится, что же, мы здесь останемся, — проговорил я.
— Ли! — Она приподнялась на локте.
Я знал, что у нее наготове тысяча доводов, — уже давно я слышал подспудные намеки, вздохи, не понять которые было просто невозможно. Это началось с того самого момента, когда засыпали гравий в дорожку перед входной дверью и я пригласил инспектора для окончательного решения.
Дом находился в полном моем владении, был закончен и мог быть выставлен на продажу, пора было получить какие-нибудь деньги. Половина моего рабочего капитала лежала зацементированной в стенах этого дома.
— Мальчикам нужна более устроенная жизнь, — заявила Аманда, не привыкшая оставлять свои аргументы при себе.
— Да.
— Несправедливо перетаскивать их из школы в школу.
— Конечно.
— Они переживают, что придется отсюда уезжать.
— Скажи им, чтобы не переживали.
— Не верю! Неужели мы можем себе это позволить? Я помню, ты говорил, что не можем. Как насчет особняка под Оксфордом с деревом, растущим в гостиной?
— Если повезет, на этой неделе получу разрешение на проектирование.
— Но мы туда не поедем, так?
Несмотря на мои заверения, она забеспокоилась еще сильнее.
— Я перееду туда, — сказал я. — А вы с мальчиками останетесь здесь, сколько будет угодно вашей душе. Я буду приезжать.
— Ты обещаешь!
— Да.
— Конец грязи? Конец беспорядку! Никакой больше парусины вместо крыши и никакой цементной пыли в корнфлексе?
— Нет.