Тогда князь был при смерти; кажется, дело было в Париже.
— Я не его имею в виду. Другого там не было?
— Был. Племянник старого Петера. Князь Стефан Доневич. По-моему, он живет в Загребе. Когда я там был в 1916 году, князю было всего шесть лет.
— А недавно вам не доводилось с ним общаться?
— Нет. Ни недавно, ни вообще когда-либо.
— Вы не посылали ему денег — ему лично, или через кого-нибудь из какой-либо организации, или, может, еще с какой-то оказией, которую он предоставил?
— Нет, сэр.
— Но ведь вы переводите деньги в Европу?
— Перевожу. — Вулф состроил гримасу. — Мои собственные деньги, которые я зарабатываю своим бизнесом. Я поддерживал лоялистов в Испании. Иногда я посылаю деньги в… если перевести, то это звучит как Союз югославской молодежи. Но все это, конечно, никак не связано с князем Стефаном Доневичем.
— Не знаю, не знаю. А кто ваша жена? Вы не были женаты?
— Нет. Женат? Нет. Это было… — Вулф заерзал в кресле, словно из последних сил сдерживал себя. — Сэр, мне крайне неприятно, но вы приближаетесь к такому пункту в ваших расспросах, когда даже коренной и благочестивый американец того и гляди пошлет вас к дьяволу.
Я выразительно вставил:
— Я бы точно послал, хотя я на одну шестьдесят четвертую индеец.
Фэбээровец улыбнулся и вытянул ноги.
— Я думаю, — добродушно сказал он, — вы не станете возражать против того, чтобы изложить то, о чем мы беседовали, в форме отчета с подписью.
— Если так нужно, пожалуйста.
— Хорошо. Итак, вы не представляете никакого иностранного ведомства, ни прямо, ни косвенно?
— Совершенно верно.
— Тогда это все, что мы хотели узнать. В настоящее время. — Он поднялся. — Большое спасибо.
— Не за что. До свидания, сэр.
Я проводил Шталя и сам открыл дверь перед «самой Америкой», дабы убедиться, что она окажется по ту сторону двери. Вулф может сколько угодно миндальничать, но что до меня, то я не люблю, когда какой-то незнакомец разнюхивает мою личную жизнь, не говоря уж о жизнях 130 миллионов американских верноподданных. Когда я вернулся в кабинет, Вулф сидел, закрыв глаза.
— Вот видите, что получается, — упрекнул я его. — За последние три недели вы отказались от девяти дел, и все из-за того, что вам пару раз обломилось по жирному куску и счет в банке сразу распух. И это не считая бедной чужестранки, чья подруга питает слабость к бриллиантам. Вы отказались расследовать все, что вам в последнее время предлагали. И вот пожалуйста! Америка стала вас подозревать — ведь это так не по-американски — не делать деньги всегда, когда для этого есть возможность. Вот она и напустила на вас фэбээровскую ищейку, и теперь, видит Бог, вам придется заняться расследованием ради самого себя! Вам не нужно…
— Заткнись, Арчи. — Вулф открыл глаза. — Ты вообще врун. С каких это пор в твоих жилах потекла индейская кровь?
Прежде чем я нашелся, что ответить, явился Фриц и сообщил, что обед готов. Я уже знал, что на обед сегодня фаршированные утиные грудки, а потому не стал добивать этого распоясавшегося бездельника.
Глава 2
Во время трапез Вулф, как правило, не только не говорит о делах, но вообще выкидывает из головы все, что относится к работе. Однако в этот день мысли о работе, как оказалось, вытеснили у Вулфа интерес к еде, хотя я — убейте — не понимал, о каком деле он мог размышлять, если и дела-то никакого у нас тогда не было и в помине. Вулф расправился с остатками трех уток — вчера с нами обедал его друг Марко Вукчич, — с привычной ловкостью разрывая кости и вгрызаясь в сочную мякоть полированными белыми губами, однако вид у него при этом был довольно рассеянный. В связи с этим обед несколько удлинился, и было уже почти два часа, когда мы покончили с кофе и вперевалку вернулись в кабинет.