Хватит тебе Лексей Григорьевич. Позвонил бы лучше в родильный дом, может, наша Женечка опоросилась, вернее, родила внука, али внучку.
Алексей Григорьевич, едва держался на ногах, но, собрав последние силы, направился в прихожую к телефону, снял трубку с аппарата и стал крутить барабан.
Алло, алло, это говорит Жуков. Моя дочь у вас. Она уже должна была облегчиться. Чточто? родить не может? давите ей на живот, со всей силой
Сам дави. Лучше бутылку бы принес, а то у нас праздник сегодня, сказала не то медсестра, не то врач и бросила трубку.
К утру родился мальчик с нарушенной координаций движения: у него не работали ручки, не поворачивалась головка. Он прожил мучительных два года и умер далеко от Москвы у тетки на руках. Врачи за свое преступное равнодушие не понесли никакого наказания. Женя посерела, позеленела, пожелтела и на долгие годы стала ко всему безразличной. Ее родители травили ее мужа, а она молчала, возможно, ждала, когда я уйду добровольно. Смерть ребенка избавила его от физических и нравственных мучений в течение долгих лет и в то же время потянула за собой ряд процессов, которые повлияли на распад нашего брака, на старость тестя и тещи, они лишились единственного внука. Я долго плавал в море жизни, все время натыкаясь на препятствия, тонул и выплывал снова и только Женя несла свой тяжелый крест одиночества до конца и в этом была моя немалая вина.
2
В свои зрелые годы, когда мы поженились с Женей, а это было в глухой деревне, без свидетелей, и председатель сельского совета Сойков выдал нам цидулку о заключении брака, я даже не предполагал, сколько препятствий окажется на пути нашего семейного счастья. Как и вся советская молодежь, мы жили в огромной казарме, где как будто бы все было и все было бесплатно. И медицина, и образование, и бесплатная крыша над головой, живи, трудись и славь вождя. Но в то же время найти место под солнцем было весьма проблематично. Моя семья столкнулась с непреодолимыми препятствиями и эти препятствия сломали нас, а я совершил свинский поступок, предал свою супругу, и это предательство невидимым шлейфом тянулось за мной всю мою жизнь, грызло мою совесть, как голодная собака сырую деревянную палку.
Я только потом узнал, что молодые люди часто женятся на москвичках, а девушки выходят замуж за москвичей ради московской прописки. И мать и отец Жени постоянно попрекали меня в этой московской прописке, которую я получил, благодаря женитьбе на их дочери Жене. Женя хотела остаться со мной в деревне, она словно чувствовала, что у родителей мы жить мирно не сможем, но мы не могли остаться в хибарке, продуваемой ветрами со всех сторон, особенно в весенний и осенний период. А как починить эту хибарку, я не знал, да и денег у меня кот наплакал. Матушка ютилась на кухне, спала на железной кровати тоже продуваемой из подпола, почти всю ночь топила печь дровами и накрывалась плотным шерстяным одеялом до самого подбородка. Поневоле встал вопрос о переезде в Москву, словно этот город ждал нас с распростертыми объятиями.
Москва огромный город, который все время пополнялся за счет приезжих. А позже, после падения коммунизма, мэр Москвы Лужман увеличил численность населения столицы вдвое, если не втрое за счет приезжих, особенно таджиков, татар, узбеков, грузин, азербайджанцев и на этом сказочно разбогател. Им, этим приезжим не было необходимости заключать браки с москвичками, они за это платили доллары.
Он построил несколько вилл в Швейцарии, Турции, а его супруга, бывшая его секретарша, прихватила целый квартал в Москве. Лужман стал самым богатым человеком в России. Москвичи любили его и всегда его избирали своим мэром. Для меня такое развитие событий бальзам на душу, ибо мое появление в Москве за счет женитьбы увеличило численность населения столицы на одну десятимиллионную статистическую единицу, гдето кусок ногтя по сравнению с тем, что натворил московский мэр Лужман.
И то я отблагодарил москвичей за то, что они приняли меня в свою великую семью: я подготовил несколько десятков тысяч квалифицированных рабочихстроителей для города. Так что совесть моя чиста.
Приехав в Москву, надо было прописаться. Три дня ушло на сбор всяких бумажек и еще столько же пришлось потратить, оббивая пороги милиции. Наконец, в субботу начальник паспортного стола, майор милиции Мышеловкин принял меня в своем обшарпанном кабинете, сидя за двухтумбовым столом, сося сигарету из дешевого табака без фильтра. Его стол практически уже развалился: стоило поставить начальнику локоть на крышку стола, стол начинал шататься.