Она стеснялась, считала неприличным наряжаться в дорогие обновы, когда вокруг голь и нищета, скромность, воспитанная в ней с детства, стала чертой ее характера.
В последние годы у нее с Евгением случались размолвки из-за питания. Он требовал деликатесов и вообще дорогих продуктов, которых было «навалом» в магазинах. «Что ты жадничаешь? Что тебе не хватает? Не жалей — на наш с тобой век хватит и еще Егору останется…» Денег он не считал и, будучи под хмельком, хвастался валютным счетом в швейцарском банке. А она искренне признавалась: «Я не могу есть буженину и осетрину, когда знаю, как мои пациенты-инвалиды, пенсионеры, ветераны не имеют в достатке черного хлеба и простой отварной картошки. Мне в горло не лезут все эти деликатесы, которые я могу покупать без ограничений». Она нисколько не лукавила. Ей, участковому врачу, почти ежедневно приходилось по долгу службы бывать в квартирах обездоленных, ограбленных «демократами» сограждан и видеть умирающих от голода стариков, истощенных дистрофиков-детей, больных, не имеющих денег, чтоб купить нужные лекарства, цены на которые выросли в тысячу раз за годы ельцинского режима. И нередко она сама за свои деньги покупала лекарства нищим больным. Она глубоко принимала к сердцу горе людское, болела душой за каждого, с кем приходилось ей соприкасаться. Понимала, что она не солнце и всех не обогреет. Но всю свою мизерную зарплату врача раздавала больным.
А воспоминания, вопросы и сомнения все плотней подступали к ней, и она понимала, что ночь предстоит бессонная. Каким нежным, внимательным, чутким был Евгений в первые десять лет их совместной жизни. Ласковый, заботливый, влюбленный, он постоянно излучал радость и счастье. И Таня была счастлива и благодарила судьбу: она любила его той тихой, преданной любовью, которая присуща скромным, глубоко порядочным, нравственно чистым натурам. Его неподдельная искренняя забота умиляла ее и наполняла чувством благодарности и ответной любви и заботы. Он любил дарить ей цветы, и в их квартире в хрустальной вазе почти всегда стоял скромный букет. Евгений не курил (Таня терпеть не могла курильщиков, особенно женщин), не злоупотреблял спиртным. И она, будучи сдержанной, даже скупой на похвалы и застенчивой, как-то в порыве нежности сказала: «Сокол ты мой ненаглядный, ты у меня идеальный муж». И не догадалась постучать по дереву — сглазила.
Ей казалось, что перемены в Евгении произошли вдруг: прежде всего его одолела какая-то животная, ненасытная страсть к накопительству, алчность к деньгам превратившимся в культ. Прежде за ним ничего подобного не замечалось. Деньги и вещи, как огромнейшая опухоль, всплыли на передний план и затмили собой все. Куда-то исчезла, улетучилась его нежность, зачерствела душа, и цветы, теперь уже не скромные, а пышные, дорогие букеты роз, которые он привозил домой и хвастливо-торжественно ставил уже в новую, недавно купленную огромную вазу, Таню не радовали, как не радовали и прочие дорогие покупки, разная видео — и аудио-техника. Душу ее подтачивал тревожный вопрос: откуда все эти блага? Не праведным трудом же они заработаны.
Поражала Таню и еще одна новая черта в характере Евгения: перемена эстетического вкуса. Раньше он был солидарен с Таней и не воспринимал музыкальную бесовщину несметных рок-групп, грязным потоком падающую с телеэкранов, и разделял возмущение Тани по адресу и самих «музыкантов» и покровительствующего им телевидения. Как вдруг проявил к ним интерес и уже называл имена телезвезд и находил талант у Ларисы Долиной и Валерия Леонтьева, а Розенбаума и Окуджаву считал классиками эстрады. В его лексиконе стали появляться излюбленные слова «демократов» вроде «красно-коричневые», «фашисты», «черносотенцы».