А почему шея такая длинная?
Ну, знаешь, взревел он. Уж от тебя я этого не ожидал!
Тише, Яцек, дорогой, сказал я. Не кричи на меня. Я, может, больше тебя заинтересован, чтоб продать, но трещины
Я их сейчас замажу! закричал он и вмиг замазал эти трещины.
Ладно, мы пошли. Завернули эти фигурки в старые номера «Советской культуры» и направились на улицу.
Мы направились во Фрунзенский район, как в наиболее культурный район столицы. Густота интеллигенции в этом районе необычайна. Говорят, что на его территории проживает до двухсот тысяч одних доцентов.
В общем, так: по лунным тихим переулкам, минуя шумные магистрали, по проходным дворам, известным мне с детства, а также по работе в кино, под взглядами тёплых окон интеллигентских жилищ, торопливыми шагами мимо милиции, фу
Как-то так получилось, что в ваянии до того времени я ещё не разобрался. В музыке я понимал кое-что, умел отличить адажио от скерцо, в живописи масло от гуаши, а в скульптуре для меня что глина, что алебастр всё было одно. Только знал я, что Яцек великий человек.
Произведение выдающегося скульптора, реэмигранта из Западной Боливии. Использованы мотивы местных перуанских инков, сказал я отставному интенданту, каптенармусу, крысолову, Букашкину-Таракашкину, ехидному старичку. Импорт, сказал я ему. Не желаете? За пятёрку отдам.
Таракан Тараканович поставил женщину с замазанными трещинами на коврик в своей прихожей, поползал вокруг и сказал:
Похоже на раннего Войцеховского.
Яцек! закричал я, выбежал на лестницу, стащил вниз своего друга и показал ему в открытую дверь на ползающего старичка.
Куда ты меня привёл, Миша, слабо пролепетал Яцек, это же академик Никаноров.
Да, попали мы на академика, как раз по изобразительному искусству. И вот академик Никаноров накидывает пальтишко и требует его в студию свезти.
В студии Яцек стал ворочать своих каменных ребят, а я ему помогал, а академик Никаноров сидел на помосте в кресле, как король Лир.
Давно я к вам собирался, говорил он, давно. Очень давно. Ох, давно. Давным-давно.
Он восхищённо подмигивал мне и тайком любовно кивал на Яцека, а у меня сердце прямо кипело от гордости.
Это всё старые вещи, сказал Яцек и снял с головы каракуль. Я уже год не работаю.
Почему же вы не работаете? спросил академик Никаноров.
А вот не хочу и не работаю, ответил Яцек, положил локоть на голову одному своему мужику и стал смотреть в потолок.
Академик Никаноров восхищённо затряс головой, подмигивая мне.
А самодисциплина, Войцеховский, а? строго вдруг сказал он.
Мало ли что, сказал Яцек. Не хочу не работаю, захочу заработаю. Хоть завтра.
Какая луна нынче синяя, сказал академик Никаноров, глянув в окно.
2Так. Жизнь стала налаживаться. Топливо. Пища. Академик Никаноров с товарищами закупил у нас ряд работ. Работать Яцек ещё пока не начал. Но всё же пальцами стал чаще шевелить, видимо, обдумывая какой-то замысел. А я по хозяйству хлопотал: ну там стирка, мелкий ремонт одежды, приготовление пищи, уборка, то-сё, дел хватало.
Вдруг однажды он встряхнулся, ножищами затопал и сказал:
Пойдём, Миша, до ресторации. Мы с тобой деятели искусств и обязаны вечера в застольной беседе проводить. Освежи, говорит, мне костюмчик.
Глазам своим не верю Яцек снимает шубу, пиджак, брюки и начинает делать гимнастику.
Тут я развил бешеную деятельность. Быстро утюгом освежил наши костюмы, галстуки, подштопал носки. Вырядились мы и отправились в Общество деятелей искусств ОДИ.
Ресторан этот очень шикарный: в нём красный цвет соседствует с чёрным, но главенствует голубой, в нём бамбуковые нити трещат, как в тропиках, а глаз успокаивает присутствие скромных берёз, в нём вам поднесут по-свойски, как в семье, и стряхнут мусор со стола, и никто не гаркнет сходи домой, переоденься!
В некоторой степени теснота локтей за длинным столом, делёж нехитрой закуски, жюльен там или филе по-суворовски, мерное течение диалогов и веские репризы, круговая чаша и шевеление под столом знакомых добрых ног всё это в некоторой степени нужно для нервов. А то бывает, что к вечеру нервы шалят, и начинаешь что-то считать, то ли годы, то ли обиды
Мне тридцать пять лет, а по виду и сороковку можно дать. Друзья, которых давно не видел, говорят: «Мишу Корзинкина прямо не узнать. Жуткий какой-то стал». Всё это так, но я часто, знаете ли, ловлю себя на каких-то странностях. К примеру, собираются за столом люди моего возраста, а то и гораздо моложе мужчины, и говорят о знакомых и понятных мне вещах, и вдруг я ловлю себя на том, что чувствую себя среди них как ребёнок, что все они знают то, чего не знаю я. Лишь одна мысль утешает: а вдруг и каждый из них чувствует себя ребёнком в обществе и только лишь притворяется так же, как я притворяюсь? Может быть, каждый только пыжится в расчёте, чтобы его не сбили с копыт?