Шестой, сказал Кестер, смеясь. Эти ребята никак не придумают что-нибудь другое.
Только эту молочную крынку? деловито осведомился Альфонс. А наличные?
Да, успокоил его Отто. И наличные тоже.
Тогда мы просто купаемся в деньгах, сказал Грау.
Наверно, получится приятный вечерок.
У меня? спросил Альфонс.
Мы считаем это честью для себя, ответил Ленц.
Гороховый суп со свиными потрохами, ножками и ушами, сказал Альфонс, и даже Патриция Хольман изобразила на своем лице чувство высокого уважения. Разумеется, бесплатно, добавил он.
Подошел Браумюллер, держа в руке несколько свечей зажигания, забрызганных маслом. Он проклинал свою неудачу.
Успокойся, Тео! крикнул ему Ленц. Тебе обеспечен первый приз в ближайшей гонке на детских колясках.
Дадите отыграться хоть на коньяке? спросил Браумюллер.
Можешь пить его даже из пивной кружки, сказал Грау.
Тут ваши шансы слабы, господин Браумюллер, произнес Альфонс тоном эксперта. Я еще ни разу не видел, чтобы Кестер был под мухой.
А я до сегодняшнего дня ни разу не видел «Карла» впереди себя, ответил Браумюллер.
Неси свое горе с достоинством, сказал Грау. Вот бокал, возьми. Выпьем за то, чтобы машины погубили культуру.
Собираясь отправиться в город, мы решили прихватить остатки провианта, принесенного Альфонсом. Там еще оставалось вдоволь на несколько человек. Но мы обнаружили только бумагу.
Ах вот оно что! усмехнулся Ленц и показал на растерянно улыбавшегося Юппа. В обеих руках он держал по большому куску свинины. Живот его выпятился, как барабан. Тоже своего рода рекорд!
За ужином у Альфонса Патриция Хольман пользовалась, как мне казалось, слишком большим успехом. Грау снова предложил написать ее портрет. Смеясь, она заявила, что у нее не хватит терпения; фотографироваться удобнее.
Может быть, он напишет ваш портрет с фотографии, заметил я, желая кольнуть Фердинанда. Это скорее по его части.
Спокойно, Робби, невозмутимо ответил Фердинанд, продолжая смотреть на Пат своими голубыми детскими глазами. От водки ты делаешься злобным, а я человечным. Вот в чем разница между нашими поколениями.
Он всего на десять лет старше меня, небрежно сказал я.
В наши дни это и составляет разницу в поколение, продолжал Фердинанд. Разницу в целую жизнь, в тысячелетие. Что знаете вы, ребята, о бытии! Ведь вы боитесь собственных чувств. Вы не пишете писем вы звоните по телефону; вы больше не мечтаете вы выезжаете за город с субботы на воскресенье; вы разумны в любви и неразумны в политике жалкое племя!
Я слушал его только одним ухом, а другим прислушивался к тому, что говорил Браумюллер. Чуть покачиваясь, он заявил Патриции Хольман, что именно он должен обучать ее водить машину. Уж он-то научит ее всем трюкам.
При первой же возможности я отвел его в сторонку:
Тео, спортсмену очень вредно слишком много заниматься женщинами.
Ко мне это не относится, заметил Браумюллер, у меня великолепное здоровье.
Ладно. Тогда запомни: тебе не поздоровится, если я стукну тебя по башке этой бутылкой.
Он улыбнулся:
Спрячь шпагу, малыш. Как узнают настоящего джентльмена, знаешь? Он ведет себя прилично, когда налижется. А ты знаешь, кто я?
Хвастун!
Я не опасался, что кто-нибудь из них действительно попытается отбить ее; такое между нами не водилось. Но я не так уж был уверен в ней самой. Мы слишком мало знали друг друга. Ведь могло легко статься, что ей вдруг понравится один из них. Впрочем, можно ли вообще быть уверенным в таких случаях?
Хотите незаметно исчезнуть? спросил я.
Она кивнула.
Мы шли по улицам. Было облачно. Серебристо-зеленый туман медленно опускался на город. Я взял руку Патриции и сунул ее в карман моего пальто. Мы шли так довольно долго.
Устали? спросил я.
Она покачала головой и улыбнулась.
Показывая на кафе, мимо которых мы проходили, я ее спрашивал:
Не зайти ли нам куда-нибудь?
Нет Потом.
Наконец мы подошли к кладбищу. Оно было как тихий островок среди каменного потока домов. Шумели деревья. Их кроны терялись во мгле. Мы нашли пустую скамейку и сели.
Вокруг фонарей, стоявших перед нами, на краю тротуара, сияли дрожащие оранжевые нимбы. В сгущавшемся тумане начиналась сказочная игра света. Майские жуки, охмелевшие от ароматов, грузно вылетали из липовой листвы, кружились около фонарей и тяжело ударялись об их влажные стекла. Туман преобразил все предметы, оторвав их от земли и подняв над ней. Гостиница напротив плыла по черному зеркалу асфальта, точно океанский пароход с ярко освещенными каютами, серая тень церкви, стоящей за гостиницей, превратилась в призрачный парусник с высокими мачтами, терявшимися в серовато-красном мареве света. А потом сдвинулись с места и поплыли караваны домов
Мы сидели рядом и молчали. В тумане все было нереальным и мы тоже. Я посмотрел на Патрицию свет фонаря отражался в ее широко открытых глазах.
Сядь поближе, сказал я, а то туман унесет тебя
Она повернула ко мне лицо и улыбнулась. Ее рот был полуоткрыт, зубы мерцали, большие глаза смотрели в упор на меня Но мне казалось, будто она вовсе меня не замечает, будто ее улыбка и взгляд скользят мимо, туда, где серое, серебристое течение; будто она слилась с призрачным шевелением листвы, с каплями, стекающими по влажным стволам, будто она ловит темный неслышный зов за деревьями, за целым миром, будто вот сейчас она встанет и пойдет сквозь туман, бесцельно и уверенно, туда, где ей слышится темный таинственный призыв земли и жизни.