Никогда я не забуду это лицо, никогда не забуду, как оно склонилось ко мне, красивое и выразительное, как оно просияло лаской и нежностью, как оно расцвело в этой сверкающей тишине, никогда не забуду, как ее губы потянулись ко мне, глаза приблизились к моим, как близко они разглядывали меня, вопрошающе и серьезно, и как потом эти большие мерцающие глаза медленно закрылись, словно сдавшись
А туман все клубился вокруг. Из его рваных клочьев торчали бледные могильные кресты. Я снял пальто, и мы укрылись им. Город потонул. Время умерло
Мы долго просидели так. Постепенно ветер усилился, и в сером воздухе перед нами замелькали длинные тени. Я услышал шаги и невнятное бормотание. Затем донесся приглушенный звон гитар. Я поднял голову. Тени приближались, превращаясь в темные силуэты, и сдвинулись в круг. Тишина. И вдруг громкое пение: «Иисус зовет тебя»
Я вздрогнул и стал прислушиваться. В чем дело? Уж не попали ли мы на луну? Ведь это был настоящий хор двухголосный женский хор
«Грешник, грешник, подымайся» раздалось над кладбищем в ритме военного марша.
В недоумении я посмотрел на Пат.
Ничего не понимаю, сказал я.
«Приходи в исповедальню» продолжалось пение в бодром темпе.
Вдруг я понял:
Бог мой! Да ведь это Армия спасения!
«Грех в себе ты подавляй» снова призывали тени. Кантилена нарастала.
В карих глазах Пат замелькали искорки. Ее губы и плечи вздрагивали от смеха.
Над кладбищем неудержимо гремело фортиссимо:
Страшный огнь и пламя ада
Вот за грех тебе награда;
Но Иисус зовет: «Молись!
О заблудший сын, спасись!»
Тихо! Разрази вас гром! послышался внезапно из тумана чей-то злобный голос.
Минута растерянного молчания. Но Армия спасения привыкла к невзгодам. Хор зазвучал с удвоенной силой.
«Одному что в мире делать?» запели женщины в унисон.
Целоваться, черт возьми, заорал тот же голос. Неужели и здесь нет покоя?
«Тебя дьявол соблазняет» оглушительно ответили ему.
Вы, старые дуры, уже давно никого не соблазняете! мгновенно донеслась реплика из тумана.
Я фыркнул. Пат тоже не могла больше сдерживаться. Мы тряслись от хохота. Этот поединок был форменной потехой. Армии спасения было известно, что кладбищенские скамьи служат прибежищем для любовных пар. Только здесь они могли уединиться и скрыться от городского шума. Поэтому богобоязненные «армейцы», задумав нанести по кладбищу решающий удар, устроили воскресную облаву для спасения душ. Необученные голоса набожно, старательно и громко гнусавили слова песни. Резко бренчали в такт гитары.
Кладбище ожило. В тумане начали раздаваться смешки и возгласы. Оказалось, что все скамейки были заняты. Одинокий мятежник, выступивший в защиту любви, получил невидимое, но могучее подкрепление со стороны единомышленников. В знак протеста быстро организовался контрхор. В нем, видимо, участвовало немало бывших военных. Маршевая музыка Армии спасения раззадорила их. Вскоре мощно зазвучала старинная песня «В Гамбурге я побывал мир цветущий увидал».
Армия спасения страшно всполошилась. Бурно заколыхались поля шляпок. Они вновь попытались перейти в контратаку.
«О, не упорствуй, умоляем» резко заголосил хор аскетических дам.
Но зло победило. Трубные глотки противников дружно грянули в ответ:
Свое имя назвать мне нельзя:
Ведь любовь продаю я за деньги
Уйдем сейчас же, сказал я Пат. Я знаю эту песню. В ней несколько куплетов, и текст чем дальше, тем красочней. Прочь отсюда!
Мы снова были в городе, с автомобильными гудками и шорохом шин. Но он оставался заколдованным. Туман превратил автобусы в больших сказочных животных, автомобили в крадущихся кошек с горящими глазами, а витрины магазинов в пестрые пещеры, полные соблазнов.
Мы прошли по улице вдоль кладбища и пересекли площадь луна-парка. В мглистом воздухе карусели вырисовывались, как башни, пенящиеся блеском и музыкой, чертово колесо кипело в пурпуровом зареве, в золоте и хохоте, а лабиринт переливался синими огнями.
Благословенный лабиринт! сказал я.
Почему? спросила Пат.
Мы были там вдвоем.
Она кивнула.
Мне кажется, что это было бесконечно давно.
Войдем туда еще разок?
Нет, сказал я. Уже поздно. Хочешь что-нибудь выпить?
Она покачала головой.
Как она была прекрасна! Туман, словно легкий аромат, делал ее еще более очаровательной.
А ты не устала? спросил я.
Нет, еще не устала.
Мы подошли к павильону с кольцами и крючками. Перед ним висели фонари, излучавшие резкий карбидный свет. Пат посмотрела на меня.
Нет, сказал я. Сегодня не буду бросать колец. Ни одного не брошу. Даже если бы мог выиграть винный погреб самого Александра Македонского.
Мы пошли дальше через площадь и парк.
Где-то здесь должна быть сирень, сказала Пат.
Да, запах слышен. Совсем отчетливо.
Видно, уже распустилась, ответила она. Ее запах разлился по всему городу.
Мне захотелось найти пустую скамью, и я осторожно посмотрел по сторонам. Но то ли из-за сирени, или потому, что был воскресный день, или нам просто не везло я ничего не нашел. На всех скамейках сидели пары. Я посмотрел на часы. Уже было больше двенадцати.
Пойдем ко мне, сказал я, там мы будем одни.
Она не ответила, но мы пошли обратно. На кладбище мы увидели неожиданное зрелище. Армия спасения подтянула резервы. Теперь хор стоял в четыре шеренги, и в нем были не только сестры, но еще и братья в форменных мундирах. Вместо резкого двухголосья пение шло уже на четыре голоса, и хор звучал как орган. В темпе вальса над могильными плитами неслось: «О мой небесный Иерусалим»