Елена Арсеньева
Наследство колдуна
Есть на небесах Бог, открывающий тайны.
Книга пророка ДаниилаВ судьбе нет случайностей.
Лев ТолстойХудожественное оформление Елены Анисиной
Иллюстрация на переплете Елены Черновой
Ранее книга выходила под названием «Последний приют призрака» и псевдонимом Е. Хабарова
© Арсеньева Е., текст, 2018
© Чернова Е., иллюстрация на переплете, 2018
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018
Пролог. Окрестности Сарова, Нижегородская губерния, апрель 1927 года
Колеса телеги увязли в раскисшей колее проселочной дороги, и возчик устало простонал:
Вот же сила нечистая! Который раз засели! Чего ж выбрали для таких важных дел самую распутицу?!
Зря ты яришься, сказал человек, сидевший в телеге на сене, положив на колени винтовку. Снял треух, обнажив лысую голову, зачем-то заглянул в шапку и снова глубоко надвинул ее на лоб. Очень хорошо, что распутица, что ни пройти ни проехать. Встали бы дороги, так со всех окрестных сел народ бы собрался. Небось обложили бы, не дали бы ничего увезти, а то и постреляли бы нас из чащобы.
Слышали вчера набат? угрюмо проговорил второй седок, тоже вооруженный, настороженно всматриваясь в близко подступивший к дороге еще сквозной апрельский лес. Вроде в Кременках ударили
Ну, Кременки от нас теперь далеко в стороне, ухмыльнулся лысый. Пускай они теперь хоть во все колокола звонят, толку-то!
Слышь, товарищ Беляков, сердито прервал его возчик, и ты, Елисеев, давайте-ка слезьте да телегу подтолкните, а то лошадь надорвется.
Седоки безропотно положили винтовки на сено и спрыгнули в жидкую холодную грязь, сразу утонув по щиколотки. Беляков был в сапогах, Елисеев в валенках с галошами, которые немедля увязли и сползли с ног.
Возчик, обутый так же, поглядел на него, хмыкнул в усы и не стал слезать с облучка.
Пошла, пошла! подхлестнул он вожжами лошадь. Пошла, пошла, милая!
Ты ее кнутом, дохлятину! изо всех сил подталкивая телегу, задыхаясь, выкрикнул Беляков. Небось взорлит!
Взорлит! сердито передразнил возчик, не обернувшись. Нам на ней до самой Москвы тащиться. Как бы не надорвалась. Падет животина что станем делать с нашим ценным-бесценным грузом? Так что навалитесь, граждане-товарищи!
Без толку, буркнул Елисеев, куда более доходяжный, чем крепкий, широкоплечий Беляков. Давайте гати подмостим.
Упарившись, толкачи сняли с себя полушубки, побросали в телегу. Елисееву возчик дал топорик, Беляков орудовал охотничьим ножом.
Наломали веток, нарубили подлеска, набросали в грязь, опять взялись толкать с оханьем, да кряхтеньем, да матюгами и наконец увязшее колесо выскочило, телега пошла, пошла, и хорошо взопревшие Беляков с Елисеевым только примерились вскочить в нее, как возчик снова натянул вожжи.
Чего ты? сердито крикнул было Беляков и осекся, увидев впереди на дороге мужскую фигуру, слегка размытую странной легкой дымкой, какая курится в иной знойный солнечный день над лесной дорогой.
Солнца, впрочем, не было и в помине, да и зноя тоже. Какой зной в начале апреля? А если по-старому посчитать, это и вовсе еще самый настоящий март. Спасибо скажешь, если не запуржит да не завьюжит!
Кто такой? крикнул Беляков, хватая с телеги винтовку и наводя на незнакомца.
Тот молчал и, чуть наклонив голову, переводил взгляд с одного на другого.
Беляков передернул плечами начал пробирать озноб, и он пожалел, что не успел одеться, прежде чем откуда-то взялся этот незнакомец. Но в то же мгновение ему стало жарко куда жарче, чем несколько минут назад, когда толкали телегу и мостили гать. Незнакомец стоял неподвижно, однако Белякову внезапно показалось, будто в него швырнули огненный ком и тот угодил прямо в лицо!
С криком Беляков уронил винтовку, прижал ладони к лицу, отвернулся. Рядом жалобно попискивал Елисеев и, мучаясь, басом голосил возчик.
Краем уха Беляков услышал чьи-то торопливые шаги, прочавкавшие по грязи мимо него, потом зашуршало сено, раздался скрежет гвоздей, и он понял, что с небольшого ящика, который лежал в телеге и который им велено было любой ценой доставить в Москву, срывают крепко прибитую крышку.
Не троньте, гады! завопил было Беляков, однако, стоило отнять руки от лица, как из обожженных глаз хлынули слезы.
Есть! крикнул мужской голос. Всё здесь! Слышишь, Гроза?.. Да ты что, Гроза? Стой, держись! Эй, Касьян Егорович, помоги ему! Упадет же!
«Касьян Егорович» это имя было знакомо Белякову. Касьян Егорович Петров! Так в миру звали иеромонаха[1] Саровского монастыря отца Киприана. Беляков знал об этом потому, что отец Киприан вместе с Беляковым и другими членами Пензенской[2] губернской комиссии подписывал некий акт, а там надо было указывать не какие-то старорежимные духовные прозвища, а подлинные мирские или, как теперь следовало говорить, гражданские имена.
Вытаскивай оттуда все! послышался задыхающийся голос с дороги. Звучал он слабо, однако Беляков понял, что это был голос молодого еще человека. Наверное, того самого, что встал им поперек пути и швырнул в лицо пламень. Вытаскивай все и снова забей ящик!
Поторопись, крикнул кто-то еще, и Беляков узнал голос отца Киприана Касьяна Петрова. Да уж, наслушался его причитаний, покуда потрошили колоду с этими мощами! А что такое мощи? Кости, больше ничего! Нет же, Касьян-Киприан крутил свою шарманку без остановки: святотатство, кощунство Иной раз пристрелить его хотелось, честное слово. Уходить пора! Поскорей, Гедеон!