Вторая причина была, конечно, лишь поводом уйти из школы. Меня отвергла первая школьная красавица Лия Арутюнян, и я не мог этого вынести. Объяснение было на Лийкиной лестнице. Она стояла, опустив свои мохнатые ресницы, временами поднимая их и взглядывая на меня с нетерпеливой тоской. Я сказал Лии, что люблю ее давно, еще с прошлого года. И хочу всегда любить ее. Она пожала плечами и ничего не ответила. «Надо поцеловать ее, что ли?» подумал я. Но, к счастью, наверху хлопнула дверь, и кто-то начал спускаться по лестнице. Я ждал, когда старик с бидончиком доберется до первого этажа. Вот тогда поцелую. «Почему ты молчишь?» спросил я. «А разве надо отвечать?» сказала Лия. «Надо». «Господи, вздохнула она, всегда надо отвечать»
И я понял, что не первый говорю ей о любви и не первый торчу здесь, на ее лестнице, и не мне первому пришла в голову мысль поцеловать Лийку. Только, может быть, другие оказывались смелее и удачливее меня. Стоило мне решиться, как снова хлопнула дверь, на этот раз внизу «Я пойду, сказала Лия, чуть поднимая мохнатые ресницы. По алгебре много задали». Я не стал ее удерживать. Я сел на подоконник и просидел, наверное, час.
Наверное, час, потому что в десятых классах было на урок больше, чем у нас, девятиклассников. И через чао на лестнице появился Эмиль Ковалев абсолютный чемпион района по шашкам среди юношей; длинный и белесый, как мороженый судак. Он поглядел на меня прозрачными глазами и спросил: «Ты курица?» «Это почему же?» «Лийку высиживаешь», И пройдя мимо, нажал кнопку Лийкиного звонка.
Потом, уже в школе, десятиклассники, проходя мимо меня, вежливо осведомлялись, что именно я высидел из т о г о с а м о г о подоконника? Чемпион, оказывается, был еще и трепло.
Мне не хотелось больше объясняться с Лийкой. Я решил хватит! Пойду на завод и буду учиться в вечерней школе, как все порядочные люди.
Когда я сказал об этом своим, мать начала ходить из угла в угол, прикуривая одну сигарету от другой, и охватывать плечи руками так, будто в квартире трещал мороз. Впрочем, это не мешало ей говорить о том, что я хочу остаться неучем и что у меня нет никакого самолюбия, и что я выбираю путь наименьшего сопротивления, потому что она точно знает в вечерних школах требования не такие, как в обычных. Мама у меня всегда все знает совершенно точно!
Погоди, перебивал я ее. А как же Колянич? Тоже неуч, да? Он когда пошел на завод?
Погоди, перебивал я ее. А как же Колянич? Тоже неуч, да? Он когда пошел на завод?
Было другое время, другие обстоятельства, возражала мать. Ему нужно было помогать семье. А ты сыт, одет, в тепле
Отдельная квартира, телевизор, подхватил я, холодильник, пылесос, абонемент в Филармонию
Как ты разговариваешь со мной?!
Я не разговариваю, я перечисляю. Ты просто не хочешь понять, что я не ребенок и морально не школьник.
Во! Мне здорово понравилось это «морально не школьник». Убил наповал. Мать даже остановилась и начала разглядывать меня так, будто видела впервые, и теперь пыталась догадаться, кто же этот парень?
Колянич хмурился. Потом выставил маму за дверь и спросил:
Ну, а по совести?
Что по совести?
Какая тебя муха укусила?
Укусила одна, признался я.
У нее есть определенное имя?
Конечно.
Наплевать, сказал Колянич. Тебя еще сто раз такие будут кусать. Что ж, каждый раз убегать, что ли?
С Коляничем мне всегда было легко. Мы договорились, что я пойду на «Коммунист», в его цех. Учеником сварщика. И обязательно учиться! Без всяких фокусов. Чтоб десятилетку кончить, как положено.
Когда мать снова вошла в комнату, мы с Коляничем играли в шахматы. Из пяти партий я должен выиграть одну тогда мне положен рубль. Так сказать, материальный стимул. Мать снова ударилась в крик и схватилась за сигарету. Колянич сказал ей: «Сбросила бы ты обороты, у нас уже полная ясность». Мать сбросила обороты не сразу, но Колянич и с ней тоже умел разговаривать.
Колянич мой отчим, мамин второй муж, и очень правильный человек. Когда я был маленький, то не мог выговорить его имя-отчество Николай Николаевич, и у меня получалось «Колянич». С тех пор он так и остался Коляничем.
Итак, мы подвели мать к метро, помахали ей, и Колянич сказал: «Вперед, рабочий класс».
Помню, как я опешил, впервые попав в цех. Где-то высоко-высоко, под стеклянной крышей, летали голуби. Солнечные лучи падали в цех широкими снопами. Все здесь было огромно и все гремяще. Гремела какая-то страшная машина, зажав между валками толстенный лист металла, и этот лист сворачивался у меня на глазах, как бумажный. Другая машина рубила металлические листы она-то и гремела больше всех. Колянич нагнулся ко мне и крикнул, потому что нормально разговаривать здесь было невозможно: «Эта вот листогибочная, только недавно поставили, а которая рубит э т о г и л ь о т и н а». Потом я увидел: стоял в цехе столбик, на нем медная чаша, и из этой чаши бил фонтанчик. Колянич нагнулся и тронул губами воду, будто сломал хрустальный столбик. Тогда я тоже нагнулся, и вода показалась мне необыкновенной, совсем не такой, какая шла дома из крана. Я только попробовал ее, и вдруг мне стало совсем легко и спокойно, будто я бывал здесь уже сто или тысячу раз.