Она плыла, словно летела — единственно приемлемый для нее вариант того, перед чем она испытывала непреодолимый страх.
Раньше здесь были джунгли; когда-то эти деревья росли под солнцем и раскачивались на ветру, их кроны тянулись к облакам и улавливали своими сетями косяки тумана. Теперь все это исчезло, превратившись в доски, бревна, балки и скамьи. Возможно, некоторые лесные великаны были перемолоты в пульпу и пошли на изготовление бумаги, другие стали шпалами на железной дороге, обслуживавшей строительство канала; возможно, из некоторых были построены дома в Зоне или лодки, бороздившие озеро. Затонув, их набухшие доски навсегда упокоились в сумеречной глубине, воссоединенные с родительским лесом.
Другие деревья, может быть, превратились в музыкальные инструменты, даже в виолончель! Тут она втихомолку рассмеялась.
Прислушалась, ожидая уловить потюкивание, но оно прекратилось.
Она следовала за плывущим впереди мужчиной. Она могла бы догнать и перегнать его. Она была сильнее, чем могло показаться, возможно, даже сильнее, чем он… но он молод, он полон мужской гордости. Поэтому она уступала ему первенство.
Несколько минут они плыли над зачарованным подводным лесом, затем очутились над местом, где когда-то пролегала дорога. Филипп остановился, взбаламутив воду облаком мягкой грязи, поднятой его ластами, достал обернутую полиэтиленом карту. Женщина парила рядом, наблюдая, как поднимаются к поверхности пузырьки. Его дыхание.
Затем он спрятал карту под футболку, кивнул в сторону дороги и поплыл дальше. Она снова подстроилась под его ритм. Она поняла его жест и знала, что он при этом проворчал; вообразила, будто услышала это сквозь воду. Она поплыла за ним, мечтательно задумавшись о песнях китов.
Прежде чем они нашли деревню, до них донесся шум мотора. Она услышала его первой и почти не обратила внимания, хотя какая-то часть ее сознания попыталась определить, что это за шум, дать ему название. Она поняла, что это звук двигателя, только тогда, когда перед ней остановился Филипп, задержав дыхание, озираясь по сторонам. Взглянув на нее, он показал на свои уши, она кивнула. Они уставились вверх.
Над ними прошла тень днища, не прямо над головой, а где-то правее, метрах в десяти; длинный темный силуэт, за которым тянулся извивающийся хвост пузырьков. Шум сначала усиливался, потом затих. Когда катер уплыл, она взглянула на Филиппа, тот пожал плечами и снова указал на дорогу. После недолгих колебаний она кивнула.
Она последовала за Филиппом, но теперь ее настроение изменилось. Какая-то ее часть хотела вернуться обратно на катамаран. Надувная лодка, с которой они ныряли, осталась метрах в ста от того места, где они находились сейчас, как раз в той стороне, куда только что проплыл катер. Она старалась разобрать, не изменился ли звук мотора после того, как катер проплыл мимо, не остановился ли он рядом с их катамараном. В конце концов, можно было подумать, что катамаран брошен. Но, похоже, катер проследовал дальше, направляясь к центру озера, где стояли на якоре суда.
Ей хотелось вернуться, сесть на катамаран и отправиться на стоянку, чтобы выяснить, чей это был катер и что ему тут понадобилось.
Она сама не понимала, отчего вдруг занервничала, но в душе внезапно поселилась глухая тревога. Это чувство не проходило, и она подумала: война вот-вот докатится и до нас.
Затонувшая дорога свернула под уклон, и они последовали туда, куда она вела, погружаясь все глубже; тюк, тюк снова зазвучало в ушах, сопровождая их путь к развалинам.
Когда Хисако Онода было шесть лет, мама взяла ее с собой на концерт симфонического оркестра в Саппоро; оркестр NHK исполнял произведения Гайдна и Генделя. Хисако была в детстве непоседливой и довольно непослушной девочкой, поэтому усталая мать боялась, что дочка долго не высидит на концерте, а сразу начнет вертеться, ерзать и хныкать, так что придется выводить ее из зала после первой же пьесы, однако этого не случилось.