– Мы должны знать, что случилось! Расскажите нам!
Наде скрывать-то было нечего – только разве посмеешь перечить властному взору Крестовской?
Потому ей оставалось лишь пробормотать:
– У Лидии Михайловны спрашивайте.
А потом без аппетита жевать деликатесы, избегать вопрошающего взгляда Влада и твердо клясться себе, что больше в дом балерины она ни ногой. Сегодня пронесло – а в следующий раз запросто может случиться, что ее еще и в краже обвинят.
Что ж такое находилось в сейфе? Люся сказала – «просто камушек». Но почему он столь дорог балерине? И главное, как понимать: что старухи вроде бы знают, кто его взял, но не желают поднимать шума и почему-то не хотят называть имя преступника даже своему конфиденту Егору? Может, они его самого и подозревают?.. И почему Влад сидит с совершенно опрокинутым лицом?..
На одну Крестовскую инцидент подействовал скорее благотворно. В том смысле, что во время застолья обошлось без ее уже привычных заскоков. Пуантов не требовала, на дирижера не ругалась. Грациозно и гордо восседала во главе стола, остроумно шутила, сыпала историями – абсолютно разумными… Наде особенно одна понравилась – про то, как однажды балерина, выступая где-то поблизости от линии фронта, вывихнула ногу, а врача рядом не оказалось. Нашелся только ветеринар. И ногу вправил мастерски. А когда пациентка заорала от боли, прикрикнул на нее: «Тпрр-у!»
Люся любовно поглядывала на подругу и то и дело выскакивала из-за стола: подрезать хлеба, принести из холодильника воды, проверить, не осел ли в духовке торт.
А когда побежала, как сказала, на минутку поставить чайник, то не возвращалась долго. Но гости, с удовольствием внимавшие рассказам Крестовской, исчезновения ее верной тени и не заметили. Вспомнили про Люсю лишь минут через сорок.
– Сходи, Егор. Узнай, чего она там копается, – царственно велела балерина.
– Как прикажете, – саркастически буркнул Егор.
Поднялся из-за стола и направился в кухню. А когда через минуту явился обратно в гостиную – бледный, с трясущимися губами, – все гости мгновенно умолкли.
– Что? – ахнула Крестовская. – Что случилось?
– Там… в кухне… Там Люся умерла, – избегая встречаться с ней взглядом, пробормотал Егор.
* * *
«Где стол был яств – там гроб стоит». Или, перефразируя классика: славно повеселились…
Надя в ночь после злосчастной вечеринки не смогла уснуть до утра. Едва пыталась закрыть глаза, сразу всплывало, как она, вслед за всеми гостями, врывается в кухню… И видит: вокруг идеальная чистота. Будто и не готовились здесь к застолью. Нигде ни ножика забытого, ни початых банок с соленьями, ни вообще соринки. На столе красуется торт. Заварочный чайничек заботливо укутан полотенцем. Единственная негармоничная деталь – недвижимая, распластанная на полу Люся… Ее остановившийся взгляд устремлен точно на включенное бра, единственный источник света. И очень легко представить, как пожилая женщина туманящимся взором все смотрела и смотрела в эту светящуюся точку, цеплялась за нее отчаянно и наверняка понимала: пока ее видит – она живет. А лампочка перед ее глазами все тускнела, меркла, безжалостно, неумолимо – и, наконец, погасла совсем.
– И умерла, как жила, – тихо произнесла стоявшая за Надиной спиной Магда Францевна. – Никому никаких проблем. Чистота. Порядок… Даже чай заварен.
Видно, сердце не выдержало, – эхом откликнулась вторая из теток, Антонина Матвеевна. – Она ж весь вечер бледная какая была, явно неможилось ей… Но нет бы в постель лечь. Через силу, через «не могу» старалась – чтоб все на уровне, все довольны…
А потом тишину кухни разорвал отчаянный крик Крестовской:
– Лю-уся! Ну, зачем?..
И балерина рванулась к телу подруги.
Однако Егор Егорович придержал ее за плечи и грубо рявкнул:
– Стоять!
– Да как ты смеешь! Пусти меня, пусти! – забилась в его руках Лидия Михайловна.
Но бездушный человек упрямо произнес:
– Не пущу. После попрощаетесь. А сначала пусть ее врачи посмотрят. Смерть констатируют.
И Крестовская сразу обмякла в его руках, зарыдала…
– Да что тут смотреть, – проскрипела одна из старух. – Мертвая…
Домоправитель же резко обернулся к гостье и оборвал:
– Распоряжаюсь здесь я.
А потом еще больше повысил голос и обратился ко всем толпящимся на пороге кухни гостям:
– И вообще: никому сюда не входить, ясно?
И приказал почему-то Наде:
– Вызови «Скорую». И милицию.
– Господи, а милицию-то зачем? – пробормотала Магда Францевна.
– Положено, – отрезал домоправитель. – Пусть все зафиксируют. Опросят, кого нужно…
И обвел всех собравшихся недружелюбным взглядом.
«Он что, считает, будто Люсю убили?!» – с ужасом подумала Надя.
Да и остальные гости явно занервничали.
Егор же Егорович вдруг упер свой взгляд в Магду.
– Почему вы на меня так смотрите? – выдавила она.
А он веско произнес:
– Да так. Заметил кое-что. Чисто случайно. Это ведь вы, кажется, Люсе сегодня какую-то таблеточку давали?..
Надя ничего такого не видела, но, конечно, вся обратилась в слух. А Магда возмущенно выкрикнула:
– О господи, да как вам не стыдно! Замучили уже всех своими подозрениями!..
– И тем не менее, – хмуро повторил Егор. – Вы зашли на кухню и что-то ей дали. Достали вот из этого кармана.
Его палец уперся в жакет женщины.
– Да смотрите, смотрите, пожалуйста! – выкрикнула Магда. – Вот, берите! – Она дрожащей рукой рвала карман своего жакета и, видно от волнения, никак не могла туда попасть. И лихорадочно продолжала говорить: – Я как лучше хотела! Люся на головную боль жаловалась и на мушки в глазах – вот я и посоветовала ей кавинтон для улучшения мозгового кровообращения, мое настольное средство, я без него вообще не обхожусь! Она и выпила-то полтаблетки. И это вообще не лекарство – витамин, его все старики пьют! Да вы посмотрите сами, тут в аннотации написано!..
Она наконец вытащила облатку, сунула ее под нос Егору.
Но тот отвел ее руку:
– Вот и не забудьте, когда приедет милиция, про этот ваш кавинтон рассказать.
Несчастная Магда стояла вся красная, и Наде стало ее жаль. Девушка пробормотала:
– Кавинтон действительно безопасное лекарство. Тем более в такой дозе…
Да и Влад пришел ей на помощь. Мягко обратился к домоправителю:
– Ерунду вы говорите, Егор Егорович. Сколько Люсе было? Восемьдесят семь, восемьдесят восемь? Возраст, прямо скажем, преклонный. И выглядела она весь вечер неважно. И перенервничала сегодня…
– Все равно: я хочу быть уверен, что умереть ей никто не помог, – упрямо повторил домоправитель.
…Впрочем, явившиеся довольно быстро милиционеры никого в смерти Люси обвинять и не пытались. Выслушали вердикт врачей: следов насилия на теле нет, причина смерти – предположительно острая сердечная недостаточность. И даже гостей опрашивать не стали. Только и поинтересовались:
– Кто-нибудь видел, как она умирала?
– Нет, – покачал головой Егор Егорович. – Она в кухню ушла, чайник поставить. А мы сидели в гостиной и только через полчаса забеспокоились, и я пошел посмотреть, чего она там копается… Ну, и нашел ее…
– И никто из вас, – милиционер даже не спрашивал – констатировал, – из комнаты не выходил.
Домоправитель выдержал многозначительную паузу и с видимой неохотой подтвердил:
– Нет, никто.
А Крестовская, неестественно спокойная, с окаменевшим лицом, выдохнула:
– Отмучилась моя Люсенька… Ну, скоро и я за ней.
– О чем вы говорите, Лидия Михайловна! – встряла Магда Францевна. – Вам еще жить да жить!..
Балерина же обвела всех присутствующих грустным взглядом и задумчиво, словно про себя, произнесла:
– А ведь это был последний день рождения в моей жизни… Жаль, что он закончился столь печально…
И такое в ее голосе звучало горе, тщательно сдерживаемое, но от этого не менее тяжкое, что у Нади защипало в носу. Что за несправедливая штука жизнь! Ведь каких-то несколько часов назад Люся еще хлопотала на кухне, встречала гостей, сияя глазами, обещала Наде сюрприз. А теперь ее тело, с головой укрытое простыней, навсегда выносят из квартиры, где она прожила почти всю свою жизнь…