– Считайте, что уже доехали, капитан, – ответил за особиста комбат. – Я командир отдельного штрафного батальона майор Крупенников.
– Во, бог войны пожаловал! – засмеялся Харченко. – Ну, фрицев-то мы вам оставили, не боись…
Крупенников поразился, настолько быстро и незаметно особист вдруг превратился из ищейки, старательно обнюхивавшей каждый сантиметр земли, в добродушного увальня-толстячка.
– Батальон метрах в ста пятидесяти отсюда, во-он там, – показал направление Виталий. – Начальник штаба, капитан Лаптев, вам все покажет. Устраивайтесь пока.
– Есть устраиваться! – лихо козырнул артиллерист.
– Только побыстрее, не ровен час, фрицы в атаку пойдут.
– Без нас не начнут, товарищ майор, не переживайте! – улыбнулся капитан. Но солдат своих подстегнул.
– Да и нам бы следует поторопиться, товарищ майор, – сказал комбат особисту, когда батарея снова затопала к позициям батальона.
– Следует, – согласился Харченко, однако же вновь припал к земле. Наконец поиски его увенчались успехом. – Ага, есть, – особист подобрал с земли горсть свежих гильз от ППШ. – Отдам ребятам на экспертизу.
Виталий лишь пожал плечами. В криминалистике он понимал чуть больше, чем ничего. Поэтому развернулся и зашагал на восток, оставляя за спиной батальон.
Харченко и Иванов догнали его быстро. Больше особых находок не было, обычное военное железо – гильзы, осколки и один пустой диск от ручного пулемета Дегтярева.
– Как думаете, граждане майоры, может быть, это немцы свое новое оружие применили? Экспериментальное какое-нибудь. Немцы, они же такие, и газы придумали, и танки.
– Танки, Иванов, англичане придумали. А немцы придумали огнемет.
– Все одно, поганая нация, – упрямо набычился тот. – Ничего от них хорошего не дождешься. Или танк, или огнемет. А сейчас вот какие-нибудь хе-лучи.
– Лучи? Какие лучи? – едва заметно прищурился Харченко.
– Ой, ну да, не хе-лучи, а икс-лучи. У нас в полку один парень был, так он до войны на физика учился. Рассказывал, что немцы придумали какое-то излучение, не видно его, не слышно и запаха нет, а человек все одно помирает. Убили нашего физика, правда, обычной пулей, но…
– Иванов, тебе рентген делали когда-нибудь?
– Ага. В прошлом году. Мне под Орлом ногу сломало, как подкинуло взрывом, так штаны в клочья, на самом ни царапины, а ногу сломало.
– Так вот, твои хе-лучи и есть тот самый рентген. И открыл его действительно немец по фамилии Рентген. В честь него и назвали. Если долго человека им облучать, тот и впрямь может умереть. Но не моментально.
– Вот я ж и говорю, поганая нация. Небось какой-нибудь усилитель выдумали – и пожалуйста.
– Версия, конечно, интересная, – вполне серьезно сказал молчавший до того Харченко. – Но некоторые детали в нее не укладываются.
– Это какие, например? – поинтересовался Иванов.
– Многие знания увеличивают скорби и сокращают продолжительность жизни, – многозначительно ответил особист.
Штрафник немедленно заткнулся, уловив намек. Несколько минут прошли в молчании, как вдруг бывший старший лейтенант диким голосом заорал: «Ложись!!!» и рыбкой прыгнул в ближайшую воронку. Не размышляя, оба майора бросились следом. Иванов обладал совершенно невероятным чутьем: он слышал подлетающую мину или снаряд за несколько секунд до того, как их услышат другие. За это его хотели забрать и звукометристом в артиллерийскую разведку, и в радисты, но он каждый раз упирался руками и ногами, не желая покидать родную часть. Впрочем, об этом Харченко и Крупенников узнали гораздо позже, а сейчас прижимались к земле, пережидая короткий огневой налет немцев. Когда серия особенно близких разрывов щедро осыпала их землей, Харченко проворчал:
– Ну вот, все место происшествия попортили…
А Крупенников поднял голову, посмотрел на позиции батальона и хрипло выдохнул:
– Господи! Это что же там творится-то?!..
Интерлюдия
До войны капитан Помогайло был математиком. И даже окончил три курса знаменитого матфака ЛГУ. Когда самородок в лаптях приехал в Ленинград с его сфинксами, кариатидами, знаменитыми мостами и пронизывающим ветром с Финского залива, угрюмого немногословного сибиряка сначала обсмеяли за крестьянский кафтан. Но он, точно ломоносовский сын, вцепился в гранит королевы наук так, что та отдавалась ему с удовольствием. Его не интересовало ничто, кроме математики. Кому сказать бы – не поверят. За все три года сибиряк ни разу не был даже в Эрмитаже. Числа и формулы. Числа и формулы заменили ему все на свете шедевры мирового искусства. Впрочем, математика – это ведь тоже искусство. Точная наука, что еще можно добавить?..