– Спасибо.
Миссис Даунинг посмотрела на девушек.
– Нам надо идти. Будем надеяться, ты скоро поправишься. Девочки не очень тебя беспокоят?
– Нет, совсем нет! – Я улыбнулся в миску с бульоном.
Миссис Даунинг это понравилось.
– Пойдемте, девочки.
Миссис Даунинг оставила дверь открытой. Хильда опять покраснела, улыбнулась мне уголками губ и ушла. Гертруда осталась. Она наблюдала за тем, как я ем.
– Вкусно?
– Да, очень. Большое спасибо. Вы такие заботливые… это так непривычно.
– Ну, я пошла. – Она развернулась и медленно направилась к двери. Я смотрел, как шевелится ее ладная попка под облегающей черной юбкой. На пороге Гертруда обернулась и посмотрела мне прямо в глаза. Ее взгляд затягивал, гипнотизировал. Она почувствовала, как я на нее реагирую, кивнула и рассмеялась. У нее была очень красивая шея и роскошные длинные волосы. Гертруда ушла, оставив дверь чуть приоткрытой.
Я посолил и поперчил бульон, накидал в него гренок и скормил всю миску своей болезни.
Глава 24
Я устроился упаковщиком в магазин дамского платья. Даже во время Второй мировой войны, когда, по идее, должна ощущаться острая нехватка грубой мужской силы, на каждое рабочее место было по пять претендентов, не меньше. (Во всяком случае, на такую работу, которая не требует особенной подготовки.) Мы ждали очереди на собеседование и заполняли анкеты. Дата и место рождения. Семейное положение. Холостой? Женатый? Военнообязанный? Последнее место работы? Последние места работы? Почему вы ушли с прежней работы? Я заполнил столько анкет, что давно уже выучил и запомнил все правильные ответы. В то утро я проснулся поздно и пришел позже всех, и меня вызвали самым последним. Со мной беседовал лысый дядечка с забавными кустиками волос, торчавшими над ушами.
– Итак? – Он вопросительно взглянул на меня поверх листочка с заполненной анкетой.
– Я писатель во временном творческом кризисе.
– Значит, писатель.
– Да.
– Вы уверены?
– Нет, неуверен.
– А что вы пишете?
– В основном рассказы. И сейчас начал большой роман.
– Роман?
– Да.
– И как называется ваш роман?
– «Протекающий кран моей горькой судьбы».
– А что, мне нравится. И о чем будет роман?
– Обо всем.
– Обо всем? То есть, к примеру, о раковой опухоли?
– Да.
– И о моей жене?
– Да, конечно. О ней тоже будет.
– А почему вы хотите работать в магазине дамского платья?
– Мне всегда нравились дамы в дамских платьях.
– У вас категория 4-Ф? Вас признали негодным к военной службе?
– Да.
– Можно взглянуть на ваш военный билет?
Я показал ему военный билет.
– Мы вас берем.
Глава 25
Мы работали в подвале, стены которого были покрашены желтой краской. Мы раскладывали дамские платья по прямоугольным картонным коробкам длиной примерно в три фута и шириной в полтора. Платья надо было складывать так, чтобы они не помялись. Это требовало определенной сноровки. Нас подробно проинструктировали, что и как надо делать, куда класть картонные вставки и тонкую оберточную бумагу. Заказы, поступавшие из других городов, пересылались по почте. У нас у каждого были весы и франкировальные машинки. Курить категорически запрещалось.
Лараби был начальником упаковочного отдела. Клейн – первым помощником начальника упаковочного отдела. Лараби был главным. Клейн пытался устроить так, чтобы Лараби сняли с работы, и тогда он бы занял его место. Клейн был евреем, и хозяева магазина тоже были евреями, так что Лараби изрядно нервничал. Клейн и Лараби постоянно ругались и спорили. Каждый день, каждый вечер. Да, каждый вечер. Тогда, в военное время, проблема переработок стояла особенно остро. Большие начальники предпочитали нанимать меньше людей и заставляли их вкалывать сверхурочно, вместо того чтобы взять больше людей, и тогда каждый мог бы работать меньше. Смена длилась восемь часов, но начальству казалось, что этого мало. Например, я не помню, чтобы меня хоть раз отпустили домой пораньше. Нет, ты должен работать. Все оговоренное время и еще сверх того.
Глава 26
Каждый раз, когда я выходил в коридор, я встречал там Гертруду. Она как будто специально меня дожидалась. Она была само совершенство, воплощение сводящей с ума сексуальности в чистом виде, и она это знала, она этим пользовалась, она играла с тобой, и дразнила, и разрешала тебе изнывать и томиться. Ей это нравилось, ей было от этого хорошо. Мне тоже было неплохо. Она могла бы и не замечать меня вовсе. Если бы она захотела, то не позволила бы мне даже мельком обогреться в проблеске этой убийственной сексуальности. Как и большинство мужиков в такой ситуации, я понимал, что ничего от нее не добьюсь – никаких интимных бесед, никаких возбуждающих катаний на американских горках, никаких долгих прогулок воскресными вечерами, – пока не дам неких странных, загадочных обещаний.
– Ты странный парень. Ты все время один, да?
– Ага.
– Что с тобой?
– Просто болею. И когда мы познакомились, тоже болел. И до этого тоже.
– А сейчас?
– Сейчас нет.
– Тогда что не так?
– Я вообще не люблю людей.
– Думаешь, это правильно?
– Может быть, и неправильно.
– Пригласишь меня как-нибудь в кино?
– Я попробую.
Гертруда стояла передо мной, легонько покачиваясь на своих высоченных каблуках. Она придвинулась ближе. Она уже прикасалась ко мне какими-то участками тела. А я просто не мог ей ответить. Между нами все равно оставалось пространство. Слишком большая дистанция. У меня было чувство, как будто она обращается к человеку, которого нет. Когда-то он был, а теперь исчез. Может быть, умер. Ее взгляд был направлен прямо сквозь меня. Я не мог установить с ней контакт. Меня это не огорчало, не вызывало досады. Просто я чувствовал себя растерянным и абсолютно беспомощным.
– Пойдем со мной.
– Что?
– Хочу показать тебе свою комнату.
Я пошел следом за ней. Гертруда открыла дверь, и я вошел в ее комнату. Это была очень женская комната. На огромной кровати сидели плюшевые зверюшки. Они все удивленно таращились на меня: жирафы, медведи, собаки и львы. Пахло духами. Все было чисто и аккуратно. Все казалось уютным и мягким. Гертруда подошла поближе ко мне.
– Тебе нравится моя комната?
– Нравится. Да. Очень мило.
– Только не говори миссис Даунинг, что я приглашала тебя к себе. Она этого не поймет.
– Не скажу.
Гертруда молча стояла рядом.
– Мне надо идти, – в конце концов сказал я. Потом открыл дверь, вышел в коридор и вернулся к себе.
Глава 27
Заложив в ломбард несколько пишущих машинок и так и не выкупив их обратно, я отказался от мысли заиметь свою собственную. Свои рассказы я переписывал начисто от руки печатными буквами и в таком виде отсылал в редакции. Мне волей-неволей пришлось научиться писать начисто быстро. Теперь я пишу печатным шрифтом гораздо быстрее, чем прописью. Я писал по три-четыре рассказа в неделю. И отправлял их по почте в разные журналы. Мне представлялось, как редактор «Harper’s» или «The Atlantic Monthly» говорит: «Так, что у нас тут? Еще одно произведение этого малахольного…»
Как-то вечером я пригласил Гертруду в бар. Мы сидели за столиком, пили пиво. На улице шел снег. Я себя чувствовал чуточку лучше. В смысле, лучше обычного. Мы пили пиво и разговаривали. Прошел час, может, чуть больше. Я слегка осмелел и стал ловить взгляд Гертруды, глядя ей в глаза. Она тоже смотрела мне прямо в глаза. «В наше время непросто найти стоящего человека», – сообщил музыкальный автомат. Гертруда легонько покачивалась в такт музыке и смотрела мне в глаза.
– У тебя странное лицо, – сказала она. – На самом деле ты не такой уж и страшный.
– Скромный упаковщик товаров, который пытается пробиться наверх.
– Ты когда-нибудь влюблялся? Любил?
– Любовь – это для настоящих людей.
– Ты вроде бы настоящий.
– Не люблю настоящих людей.
– Не любишь?
– Вообще ненавижу.
Мы взяли еще по пиву. Теперь мы почти не разговаривали, просто сидели и пили. Снег так и шел. Гертруда рассматривала людей в баре. Потом сказала: