За ним никто не следит.
Он вновь ее увидел. Говорил с ней. Сейчас он несет эти воспоминания через желтоватую тьму, словно это осязаемый предмет в руках, имеющий вес и форму. Иногда ноша кажется хрупкой, драгоценной – отблеск волос, поворот головы, – но никогда не остается в руках надолго. Йоханссон идет вдоль улицы, проходит ряд домов, и вот Карла уже кажется колючей и агрессивной, как и ее взгляд, изменившийся через секунду после того, как она его увидела.
Он все неправильно понял? Он был уверен, что все будет не так, но ошибся.
Йоханссон срезает часть пути, поворачивает направо и идет до первой викторианской террасы. В пяти минутах отсюда кипит стройка, но волна создания элитного жилья не достигла еще этого места: еще слишком часто звонят в домофон, на улице еще много мусорных баков, искореженных велосипедов и старых диванов в саду. Дверь в квартиру на цокольном этаже открывается, выпуская знакомый запах сырости.
Шторы в гостиной не задернуты, горит фонарь за окном. За стеклянными дверями тени, отбрасываемые стульями в саду, и завядший розовый куст топорщится всеми своими шипами. Йоханссон закрывает шторы и распахивает двери в спальню и ванную, включает свет, проверяет окна, стараясь различить любые признаки нарушения целостности. Ничего.
Он опускается в единственное удобное кресло, стоящее перед телевизором, и вновь вспоминает Карлу в баре Королевского оперного театра: она в зеленом платье и с чуть склоненной головой слушает полного мужчину и делает вид, что ей не скучно. В тот самый момент она подняла глаза и увидела его.
И вот опять тугой узел сжал его сердце, сжал грубо и неожиданно.
Ничего не изменилось.
Десять лет назад. День их знакомства, если так можно выразиться: он сидит, ослепший от бьющего в лицо света, а ее голос из темноты произносит:
– Я могу оградить тебя от опасности.
И это все, что требовалось? Только эти слова? Произнесенные тогда, когда он мало спал, брился в общественных туалетах, еду находил в баках на задворках магазинов, старался избегать дневного света, почти не выходил на улицу, боясь, что его выследят люди Джона Кийана и сделают то, что сделали с остальными. Жизнь тогда была лишь рефлексом и результатом долгих тренировок.
Я могу оградить тебя от опасности.
И она это сделала: стерла его прошлое существование с карты жизни – стерла бесследно, – передала ему новое удостоверение личности, билет на самолет, приказав бежать и не возвращаться.
Но он вернулся, хотя лишь тогда, когда умерли или отправилась за решетку все знавшие о том, что он сделал в ночь, когда умер Терри Канлифф. Вернулся лишь потому, что это был единственный способ оставить ту ночь навсегда в прошлом: работать на Филдинга, выполнять самую сложную работу, делать ее чисто, быстро, аккуратно, не оставляя острых краев, потерянных концов и беспорядка. Никаких колебаний – каждой своей работой он докажет, что может ее делать, что войска особого назначения не правы, что случай с Канлиффом был единичным, той ночью его застали врасплох. Что у него нет ничего общего с тем развалившимся на части человеком.
Каждый раз он обращался к ней за информацией.
Однажды она вышла в свет из той полосы тьмы.
Тогда Карла подарила ему ту почти неуловимую улыбку, которая так редко появляется на ее лице, и все показалось ему возможным; потом она поспешила отвернуться.
Эта система тебе не поддалась. Ты ничего не смог изменить. Армия и Канлифф доказали, что правы. Она смотрела на тебя десять лет назад и понимала. Она никогда не забудет.
Настал день, когда ему не оставалось ничего иного, как уйти. Йоханссон не представлял, что до возвращения пройдет столько времени. Но он не мог вернуться, пока она была в каждой частичке его крови как наркотик, пока он думал о ней, как прежде; она постоянно ему снилась. Так прошло шесть месяцев, потом двенадцать, восемнадцать. Кровь стала обновляться, ему стали сниться обычные вещи: человек за столом, крыша, дом на ферме. Йоханс сон понял, что может вернуться.
Первое, что он сделал, уверившись, что находится в безопасности, – постарался найти ее.
По старому номеру ответил мужчина-шотландец, голос которого был ему незнаком. Не сказав ни слова, он повесил трубку. Не нашел он ее и по старому адресу, но оставались еще пароли для встреч, время и места. Ему надо было только найти ее.
И вот Карла перед ним. Все прошло отлично. Он ведь профессионал, верно?
Верно, ты продолжаешь себя убеждать. Ты задавал ей все те вопросы, ответы на которые уже знал. Думаешь, она не поняла? Спрашивал лишь для того, чтобы ее удержать. Проглатывал тот главный вопрос, ответа на который так боялся, потому что потом тебе нечего было бы сказать.
На что он рассчитывал? На то, что вернется и все будет по-другому? Что он ничего не почувствует?
Или на то, что она будет рада его видеть?
Карла не спросила, где он был.
И что у него теперь осталось? Работа? Необходимость проникнуть в Программу?
Даже Карла не сможет ему в этом помочь.
Ночь начала плавно переходить в утро, когда он заснул, сегодня ему снился один из старых снов. Впрочем, это не сон, а воспоминание.
Он стоит по стойке «смирно» у стола в кабинете. Перед ним сидит человек в форме, сложив руки на папке с документами.
– Тут не отражены ваши способности, – говорит человек, и в этот момент Йоханссон просыпается с ощущением тяжести в животе и неприятным привкусом неудачи во рту.
Звонит мобильный.
– Слушаю, – отвечает он.
– Думаю, я смогу найти возможность, – говорит Карла.
И что-то внутри его вздрагивает от звука ее голоса.
– Но есть еще один важный момент, – добавляет она, и он понимает, что имеется в виду. – Программой руководит Джон Кийан.
– Он не знает, кто я.
В трубке становится тихо, потом Карла произносит:
– Свяжусь с тобой позже.
– Ну? – спрашивает Филдинг. Он зол: напряженные плечи скрывает дорогое кашемировое пальто, сжатые кулаки спрятаны под манжетами, на семидесятилетнем лице видны все морщины и дефекты.
Его вид говорит о том, что он пришел сюда за ответом, только ответов никаких нет.
– Ну? – повторяет он и резко бросает: – Черт тебя подери!
Йоханссон глубже опускает руки в карманы куртки. Стоит холодный, пасмурный день. Они встретились на берегу Темзы в Вулидже. Перед ними скользят переливистые, серые и быстрые воды. За рекой видны стеклянные башни в неоновых огнях и стройплощадок. Стрелы кранов поворачиваются в разные стороны на фоне неба. Здесь слишком открытое место: нечему остановить мчащийся вверх по реке ветер, ничто не ограничивает бескрайнее небо.
– Это шутка? – вскидывает бровь Филдинг. Ничего нового. – Хреновая шутка.
– Это всего лишь разведка, – произносит Йоханссон. – Я захожу, осматриваюсь и возвращаюсь. Сорок восемь часов. Все.
– Я не верю. Программой руководит Джон Кийан. – Будто Филдинг не знал этого с самого начала, когда впервые заговорил с ним об этой работе, попыхивая сигарой в темной комнате бара в Сохо и светясь самодовольной улыбкой: «Тебе понравится это дело. Это просто «Миссия невыполнима». Клиент, похоже, выжил из своего скудного ума».
Йоханссон отводит взгляд.
Филдинг, не моргая, смотрит на него.
– И что? Думаешь, у этой операции есть сроки давности? Или у Кийана случилась амнезия? Думаешь, он простит то, что произошло с Терри Канлиффом?
– Он меня не знает, – повторяет Йоханссон. – Я только разведаю обстановку.
– А безопасность? Это чертовски рискованно. И как ты думаешь выбраться оттуда? Это тюрьма, черт подери. Ты не можешь открыть дверь и выйти.
Над головой кричат неведомо откуда налетевшие чайки, механизмы на стройплощадке выпускают в воздух отвратительные дизельные пары.
– Надо использовать людей из Программы, – говорит Филдинг. – Там полно преступников, пусть они это делают. Найди какого-нибудь парня с мозгами, перехвати его, прежде чем он туда сядет. Такого, кого дети ждут на свободе. Одного из них мы заберем, чтобы стало ясно, как далеко мы готовы зайти.