Оказавшись между двумя почтенными учеными, я испытываю такое чувство, будто представляю собой внутреннюю часть некоего социологического сандвича, и мне трудно выдержать натиск, оказываемый на меня двумя ломтями хлеба.
– Как вы оцениваете доклад Монро?– – спрашивает мистер Хиггинс, устрашающе приближая к моему рту снабженное слуховой аппаратурой ухо.
– Скажите, что это было претенциозное пустословие, этим вы доставите мне удовольствие – я буду знать, что у меня есть единомышленник,– – подсказывает мистер Берри, перестав на минуту вытирать потное темя.
Мистер Берри с трудом поднимает свои тяжелые веки и через образовавшиеся щелки обращает на меня свой ленивый взгляд. У этого человека не только веки, но и все прочее кажется тяжелым и отвислым – мясистый нос, готовый в любую минуту отделиться от переносицы, мешками свисающие щеки и особенно огромный живот, предусмотрительно стянутый толстым ремнем, чтобы не плюхнулся к ногам владельца.
Этой телесной мешковидности своего коллеги мистер Хиггинс не без кокетства противопоставляет свой импозантный скелет. Создается впечатление, что у него значительно больше костей, чем у нормальных индивидов. Впрочем, он весь состоит из одних костей, и даже его сухое лицо как будто сработано из кости, желтоватой и блестящей от времени.
– Доклад Монро был не так уж плох,– – осторожно замечаю я.
– Потому что ограничился общеизвестными положениями,– – с трудом шевелит губами Берри.– – Излагая чужие мысли, не так трудно казаться умным.
– У Монро эта возможность сведена к нулю,– – возражает мистер Хиггинс.– – Он ухитряется отбирать у своих предшественников одни глупости.
– Пожалуй, вы переоцениваете бедного Монро,– – произносит Берри, сумев поднять в знак протеста, хотя и не без труда, свою пухлую руку.– – Он и отобрать-то не умеет, он просто крадет.
– Дался вам несчастный Монро. Это в равной мере относится и ко всем прочим?– – слышу у себя за спиной голос Дороти.
Оставив свою мрачную собеседницу, она спешит принять участие в нашем разговоре.
– Прошу прощенья, но понятие «все прочие» включает и нас,– – возражает Берри.
– О, вы всего лишь наблюдатели. Полагаю, что именно этим следует объяснить вашу беспощадную критику,– – замечает дама в лиловом.
– Нас внесли в списки наблюдателей, потому что наша делегация и без того оказалась не в меру большой,– – как бы извиняясь, поясняет мне Берри.
– Быть наблюдателем в любом случае лучше, нежели быть наблюдаемым,– – философски обобщает мистер Хиггинс. И, занеся надо мной слуховой аппарат, добавляет: – Вы ведь тоже, мистер Коев, предпочитаете наблюдать, а не оставаться под наблюдением?
– Разумеется,– – отвечаю не колеблясь.– – Особенно если иметь в виду наблюдателей вроде вас.
– Почему? Что вам не нравится в нашей системе наблюдения?– – спрашивает мистер Хиггинс, и его тонкие костяные губы застывают в невинной усмешке.
– Вы слишком придирчивы.
– Не ко всем, дорогой, не ко всем,– – с сонным добродушием говорит Берри.– – Но когда ваше невежество сдобрено маниакальностью…
– Но ведь люди затем и стекаются на подобные сборища, чтобы выказать свою маниакальность да полакомиться за счет хозяев,– – отзывается Дороти.
– А не пора ли и нам чем-нибудь полакомиться?– – спрашивает Берри.
– Да, да, пойдемте к столу,– – с готовностью предлагает Хиггинс.
– Но только не к этому, дорогой профессор.