– У меня половики, по ним только босиком или в тапочках.
Маше достались огромные тапочки с овчиной. Казалось, они вот‑вот заблеют и сами понесут Машу из комнаты в комнату.
Марфа толкнула дверь, и Успенская шагнула внутрь. С губ ее снова сорвался восхищенный свист, второй раз за этот день.
– Не свисти! – старуха больно ткнула ее пальцем в спину. – Денег не будет.
Но Маша не могла не свистеть. Они стояли в большой, просторной комнате, залитой солнечным светом. Посреди комнаты широкий дубовый стол, вокруг стулья, кресло‑качалка, покрытое пледом… Пахло деревом – можжевельником и сосной. В дальнем конце комнаты виднелся камин, пол перед которым устилали белые искусственные шкуры.
В Москве Маша жила в однокомнатной хрущевке, вылупившейся из комнаты в коммуналке в результате многолетней выплаты оброка, лицемерно именуемого ипотекой. Оброк начинала платить еще мать, потом эстафету перехватила Маша.
Свою квартирку Успенская очень любила. Она любила бы и коробку, если бы ей пришлось жить в коробке. Маша обладала счастливым даром обживать и обустраивать пространство вокруг себя таким образом, что оно расцветало и чудесно преображалось.
Но здесь, в этом доме она почувствовала себя так, будто ее долгое время держали где‑то скомканной, а потом достали и развернули.
Камин со шкурами окончательно добил Машу.
– Это для баловства, – кивнула Марфа на камин, словно прочитав ее мысли. – Так‑то печка русская есть, она лучше любого камина. А в сильные холода, конечно, газ. Такую махину без газа никак не протопить.
Старуха одобрительно похлопала рукой по стене, как будто дом был живым существом. Словно хозяин, гордящийся породистым конем, которого он кормит лучшим сеном.
– Пойдем наверх, там у меня комнаты для гостей.
Хозяйка привычно подобрала подол и неторопливо начала подниматься вверх по лестнице.
– Обедать будем здесь, – она указала на стол. – Справа от камина дверь на кухню ведет. За кухней есть кладовочка, там у меня и соленья, и варенья, и грибочки маринованные и соленые. Прошлый год был богатым на грузди, двадцать банок черных я закатала. Муж есть у тебя?
Переход от черных груздей к мужу был таким неожиданным, что Маша оступилась и чуть не свалилась с лестницы.
– Нет, я не замужем.
– А была?
– Была.
– А детишки?
– Детишек нет, – суховато ответила Маша. – Вы меня уже спрашивали, Марфа Степановна. По телефону.
Старуха резко обернулась, сверкнула на нее черным раскосым глазом.
– Разве спрашивала? – удивленно протянула она. – Когда же это я успела? Быть такого не может, и не уговаривай, не поверю. Вот с Зоей я о тебе беседовала, было дело. Мало ли, думаю, вдруг кто чужой решил ко мне в дом забраться. Спрашиваю Зою – а она в ответ: э‑э, милая, какая же она нам чужая, если в ней моя кровь течет!
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – ухнуло в голове у Маши. Она остановилась на середине лестницы.
А Марфа продолжала:
– Зое верить можно. Она бы кого попало не разрешила в дом приводить. Считай, Зоя тебе рекомендацию дала.
– Кто такая Зоя, Марфа Степановна? – спросил сверху низкий мужской голос.
Маша подняла голову. Наверху стоял тот самый тип с бритой головой, который не помог ей в лесу. Он непринужденно облокотился на перила.
Маша всегда обращала внимание на носы. У бритого нос был короткий, словно обрубленный, с мясистыми крыльями. Он портил красивое самодовольное лицо. Но зато череп был идеальной формы, а отросшая на щеках и подбородке щетина с проседью Борису очень шла.
Успенская не могла не признать, что перед ней очень привлекательный мужчина.