Подруга Олеся называла таких «высокоранговый самец». На губах его играла улыбка, и выглядел он как довольный сытый кот, но взгляд оставался колючим.
На Успенскую Борис не смотрел, глаза его буравили Олейникову.
– Зоя, сестра Николая и Степана, – недоуменно отозвалась Марфа. – Ты что, Боря?
– Та, которая померла двадцать лет назад? – уточнил бритый.
Повисла неловкая пауза. Маша отвела взгляд от сытого лица Бориса и стала смотреть на широкую, как лопата, спину Марфы.
Но старуха не смутилась ни на секунду.
– Та самая, – невозмутимо кивнула она. – Только не двадцать, а все тридцать. Кстати, познакомься с Марией. Это наша новая родственница.
Маша высунулась из‑за спины Марфы и сказала «здравствуйте».
– Очень приятно. – Борис мазнул по ней холодным взглядом. – А откуда взялась новая родственница? Нам, кажется, и старых хватало…
– Вам хватало, а нам нет, – отрезала старуха.
– Я только недавно узнала о том, что у бабушки были братья, – вмешалась Маша. – Если вам будет интересно, я расскажу, при каких обстоятельствах.
Лицо Бориса недвусмысленно выразило, что интересно ему не будет.
– Вы появились удивительно вовремя, – бросил он. – Лучше нельзя было и подгадать.
– Борька, не язви! – в голосе Марфы прорезались властные нотки. – Вспомни, что в Библии говорится о злоязычных. А ты, Мария, пойдем, не стой столбом.
Лицо Бориса приняло странное выражение, но он смолчал. Молча следил, как Олейникова с Машей поднялись по лестнице, прошли мимо него, и только чуть повернул голову им вслед.
Пройдя мимо двух закрытых дверей, старуха остановилась у третьей и начала шарить в карманах фартука.
– Куда же я его засунула… – бормотала она. – Был ведь ключ, только сегодня видела его! Ах ты старость, старость…
Повинуясь неясному чувству, Маша толкнула дверь. Та беззвучно приоткрылась.
– Точно! – просияла Марфа. – На ключ‑то я ее не запирала. Это ты молодец, девонька, это ты хорошо сообразила. Заходи, заходи! Вот твоя светелка.
«И правда светелка», – подумала Маша, оглядывая маленькую комнатку с нежно‑голубыми обоями.
Здесь были только широкая кровать с белым покрывалом, шкаф и маленький столик у окна. Из окна открывался вид на поле и край леса.
– Здорово! – искренне сказала Маша. – Мне очень нравится, Марфа Степановна.
– Скромненько, конечно, – проворчала старуха. – Но уж чем богаты. Отдыхай, племянница!
Она похлопала Машу по плечу и вышла. Показалось Успенской, или в последних словах старухи проскользнула ирония?
«Марфа сама тебя пригласила, – напомнила себе Маша, – ты не напрашивалась».
Но до чего же все не совпадает с ее ожиданиями!
И непонятно, как относиться к увиденному и услышанному. Особенно к упоминанию Марфой разговора с покойной Машиной бабушкой.
«Милая моя, ей восемьдесят лет! Посмотрим, с кем ты сама станешь беседовать, когда доживешь до такого почтенного возраста».
Но что‑то не складывалось. Марфа Степановна показалась Маше на редкость здравомыслящей старухой, мало склонной к встречам с духами умерших. Впрочем, Маша отлично понимала, что впечатление могло быть обманчиво.
Но за одно впечатление она могла ручаться: Борис Ярошкевич – неприятный человек, который по необъяснимой причине плохо отнесся к самой Маше. Хоть это и странно. И что означают его слова о ее своевременном появлении? Неужели не постеснялся при самой Олейниковой намекнуть на ее преклонный возраст и возможное наследство?
В памяти Маши встал рисунок, который она набросала в самолете.